Эти внутренние причины, тормозившие исследования, на первых порах могли быть еще преодолены.
В 1941–1942 гг. военные власти также пытались изменить свои старые планы развития Уранового проекта. На это была объективная причина ухудшившееся военное положение Германии. Они надеялись поправить дело, использовав мощь нового оружия. Но к тому времени в действие вступили новые, внешние факторы, не зависящие от воли и желания нацистских руководителей. Немецко-фашистские армии потерпели поражение под Москвой и Сталинградом, потеряли огромное количество живой силы и техники, упустили стратегическую инициативу. Промышленность Германии вынуждена была форсировать производство обычных вооружений, запасы которых раньше казались достаточными для ведения любой войны. Шпеер в январе 1943 г. заявлял: «Сегодня положение, таково, что в танковых дивизиях есть экипажи для обслуживания танков, а не танки». И с помощью варварских методов ему удалось более чем в 3 раза повысить уровень военного производства. Атаки самоотверженных участников норвежского Сопротивления вывели из строя единственный источник получения тяжелой воды, воздушные налеты дезорганизовали работу немецкой промышленности и нанесли ряд чувствительных ударов по заводам, выполнявшим заказы для Уранового проекта.
С 1942 г. военные власти начали двойственно относиться к Урановому проекту: верховное командование армии рассматривало вопрос об отказе от руководства атомными исследованиями, но длительное время не принимало никакого решения, управление армейского вооружения возвратило наконец ведущую организацию Уранового проекта — берлинский Физический институт — в ведение Общества кайзера Вильгельма, а министерство Шпеера продолжало считать ядерные исследования важной военной работой. Заказы Уранового проекта выполнялись наравне с военными заказами, но их объем по-прежнему оставался небольшим. Эта двойственность, конечно, была вынужденной: у нацистского руководства появлялось все больше и больше противоречий между желаемым и возможным, между потребностями в оружии массового истребления людей и возможностями немецкой промышленности.
Учитывая состояние исследований, положение на фронтах и в промышленности к середине 1942 г., можно смело утверждать, что до конца войны нацисты уже не могли создать транспортируемую атомную бомбу. Но все же был еще один шанс на создание другого ядерного оружия — радиоактивных веществ для заражения территорий на пути продвижения союзных армий, для выведения из строя живой силы противника. Немецкие ученые видели возможность изготовления радиоактивных веществ и писали об этом в феврале 1942 г. в сводном отчете о результатах теоретической конференции:
«Одна урановая машина производит излучение такой интенсивности, какая прежде была совершенно недостижима. При этом возможно производство большого количества искусственных радиоактивных веществ как продуктов отхода». К счастью, и здесь нацисты опоздали. Война шла к концу, и Германия терпела одно поражение за другим. Советские армии, не давая врагу ни малейшей передышки, спасли Европу и от атомной катастрофы: Урановый проект, к счастью народов, не выполнил ни одной из тех задач, которые возлагались на него гитлеровским руководством.
Никто не знает, так ли оценивали немецкие ученые, бывшие участники Уранового проекта, исторический смысл и причины неудачи своего предприятия. Никто не задавал им подобных вопросов, и каждый из них в Фарм-Холле постепенно нашел себе занятие по вкусу: Лауэ усиленно штудировал научную литературу, Герлах взял шефство над громадной клумбой цветов… Гейзенберг и Вайцзеккер часто уединялись, беседуя вдвоем и не смешиваясь с остальными пленниками. Вообще надо сказать, что в Англии немецкие учёные не представляли собой коллектива, каждый держался сам по себе. Даже несчастье не сплотило их.
Спокойствие пленников было нарушено 6 августа 1945 г., когда американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму.
Первого сообщения об этом немецкие ученые не слышали, но охранявший их офицер рассказал им, что на Хиросиму сброшена бомба, эквивалентная 20 тыс. т тротила. Сначала физики отказывались верить в правдивость этой новости, но по мере того, как они выясняли у охранника все новые и новые подробности, их неверие постепенно исчезало.
Вспыхнула дискуссия, записанная на пленку с помощью прослушивающего аппарата. Вот отрывки из нее.
Ган: Это дело в высшей степени сложное. Чтобы получить 94-й элемент, они должны располагать установкой, работающей уже долгое время. Если американцы действительно сделали урановую бомбу, то все вы просто посредственности. Бедный старина Гейзенберг.
Гейзенберг: Разве в связи с этой атомной бомбой упоминалось слово «уран»?
Ган: Нет.
Гейзенберг: Тогда атомы тут ни при чем. Все же эквивалент в 20 тыс. т взрывчатки — это ужасно. Насколько я могу судить, какой-то дилетант в Америке утверждает, что у такой бомбы мощность в 20 тыс. т взрывчатого вещества, но ведь это нереально.
Ган: Как бы то ни было, Гейзенберг, вы посредственность и можете спокойно укладывать чемоданы.
Гейзенберг: Я полностью согласен… Это, вероятно, бомба высокого давления, и я не могу поверить, что она имеет что-то общее с ураном. Скорее всего, им удалось найти химический способ гигантского увеличения силы взрыва.
Ган: Если им действительно удалось сделать эту штуку, то сохранение этого факта в секрете делает им честь.
Виртц: Я рад, что у нас бомбы не оказалось.
Вайцзеккер: Это ужасно, что американцы сделали ее. Я думаю, что это сумасшествие с их стороны.
Гейзенберг: Можно с равным успехом сказать и по-другому: это быстрейший способ закончить войну.
Ган: Только это меня и утешает. Я думаю, следует согласиться с Гейзенбергом, что это был блеф.
Гейзенберг: Для нас, занимавшихся этим пять лет, вся эта история выглядит довольно странной.
В 8 час. вечера все обитатели Фарм-Холла слушали официальное сообщение по радио. Сомнения рассеялись. Разговоры немецких физиков приняли иной характер: теперь они задумались, хотя и несколько поздно, над истинными причинами своих неудач, и над моральной ответственностью ученых перед человечеством, и над политическими последствиями открытия деления ядра.
Вот некоторые записи.
Коршинг: Американцы оказались способными на координацию усилий в гигантских масштабах. В Германии это было бы невозможно. Там каждый стремился бы все сосредоточить у себя.
Гейзенберг: Пожалуй, впервые серьезная финансовая поддержка стала для нас возможна дашь весной 1942 г., после встречи у Руста, когда мы внушили ему уверенность в успехе. Но мы не имели морального права рекомендовать своему правительству весной 1942 г. потратить 120 тыс. марок только на строительство.
Вайцзеккер: Я думаю, основная причина наших неудач в том, что большая часть физиков из принципиальных соображений не хотела этого. Если бы мы все желали победы Германии, мы наверняка добились бы успеха.
Ган: Я в это не верю, но все равно рад, что нам это не удалось.
Гейзенберг: И все-таки, как они этого достигли? Я считаю позорным для нас, работавших над тем же, не понять, по крайней мере, как им это удалось.
Вайцзеккер: У русских наверняка нет бомбы. Если бы американцы и англичане были порядочными империалистами, они уже завтра сбросили бы ее на Россию. Впрочем, они никогда не сделают этого. Скорее они сделают из нее политическое оружие. Конечно, это неплохо. Однако мир, достигнутый таким путем, сохранится лишь до того момента, пока русские сами не сделают бомбу. После чего война станет неизбежной.
Затем наступила несколько запоздалая реакция на приведенное выше объяснение их неудач, данное Вайцзеккером:
— Мне кажется, — сказал Багге, — заявление Вайцзеккера — абсурд. Конечно, не исключено, что с ним так и было, но обо всех этого сказать нельзя.
