Тьму прорезали вспышки горящих стрел из луков и арбалетов. Они медленно падали на землю, позволяя отличить гладкие шлемы эддисийцев от хохлатых мидийских. В резком свете горящего шара магния Аттолия разглядела Вора Эддиса. Рядом с Евгенидисом она узнала солдата, который помог ей сойти с лошади. Хотя они не стояли плечом к плечу, Аттолия поняла, что они бьются в паре. Евгенидис теснил противника. Мидийский солдат отступил в сторону и попал в зону доступа второго эддисийца, который аккуратно ткнул его мечом и снова повернулся к своему сопернику. Евгенидис с партнером вместе вырезали широкое пространство внутри остатков мидийской фаланги.

Но тут бой вступили мидийские арбалетчики.

— Ваше Величество, зайдите в палатку. — прокричал часовой рядом с ней.

Он поднял занавес, осветив их обоих светом из палатки. Он схватил ее за руку и потянул. Аттолия дернулась, но его рука уже ослабела. Когда она повернулась, часовой уже падал на землю с арбалетной стрелой в горле. Темная кровь хлынула фонтанчиком, чтобы смешаться с дождем. Его тело дернулось и затихло.

Крыло палатки упало, свет исчез, и царица боком скользнула от дверного проема, чтобы ее силуэт не был виден на фоне освещенной стенки. Она продолжала наблюдать за боем с небольшого пригорка. Эддисийцы один за другим падали на мокрую землю. Аттолия искала Евгенидиса в центре рукопашной схватки, но не могла найти снова.

— Мир, — кричали мидяне с холма. — Мир, Эддис.

Оставшиеся в живых эддисийцы замерли, опустив мечи. Мидийские солдаты прекратили стрельбу и тоже ждали.

Евгенидис стоял там, его грудь вздымалась; не выпуская из левой руки меча, он локтем откинул со лба мокрые волосы. Старый солдат стоял рядом с ним. Он заговорил, и Евгенидис повернулся к нему лицом. Через мгновение Евгенидис покачал головой и отвернулся. Он посмотрел вверх по склону холма, где скрывались невидимые мидийские арбалетчики.

— Мир! — крикнул он и бросил свой меч в грязь.

Второй эддисиец сделал то же самое. Мир и капитуляция.

Седой человек снова что-то сказал, и Евгенидис ответил. Он сказал нечто такое, что заставило старика кисло усмехнуться. Потом они оглянулись в сторону палатки, словно могли увидеть Аттолию через ее стенки. Она видела их бледные лица, немного нечеткие за пеленой дождя. Евгенидис сказал что-то еще своему напарнику, тот кивнул и отошел, дистанцируясь от вора.

На гребне над ними на мгновение возник новый силуэт. Аттолия знала, кто осторожно спускается с холма теперь, когда бой был закончен, и вышла на открытое место, чтобы встретить его. Когда мидийский посол подошел к ней, она протянула ему обе руки и улыбнулась.

— Сейчас я за многое должна поблагодарить вас, Нахусерех, больше, чем за простое удовольствие от вашего общества.

— Это великая честь для меня, Ваше Величество. Но я сожалею, что не смог уберечь вас от напряжения этой ужасной поездки.

Он склонился к ее рукам, чтобы поцеловать обе. Даже под дождем его волосы лежали аккуратными волнами. Его плащ спускался до носков ярко начищенных сапог, на которых капли дождя сверкали в свете факелов, как драгоценные камни.

Он выпрямился, и она подняла взгляд от его сапог к лицу.

— Блестящая операция, — сказала царица.

— Я приказал своей армии высадиться в Рее и идти к перевалу, чтобы поддержать ваших солдат. Я могу только надеяться, что Ваше Величество простит меня, — сказал мидянин, — за то, что провел своих людей незваными через вашу страну.

Аттолия стиснула руки.

— Был ли у меня выбор? — тихо сказала она.

— Возможность служить вам — дар богов, — продолжал мидиец, снова кланяясь.

Она напряглась.

— Чьих богов? — спросила Аттолия.

— Я уважаю их всех, на всякий случай, — ответил он. Он шутил, уверенный, что боги являются для нее не более чем предметом суеверия. — Может быть, они заключили договор ради всех нас?

Царица снова улыбнулась.

— Может быть, — сказала она.

Она посмотрела в сторону кучки эддисийцев, ища Евгенидиса. Мидяне двигались между ними, отделяя офицеров и тех, кто был не в форме. Когда он подошли к Евгенидису, он отпустил комментарий, который заставил всех рассмеяться.

— Вы привезли наручники? — спросила Аттолия Нахусереха.

— Несколько пар, — ответил мидянин. — Но я думаю, они не подойдут вашему однорукому вору, — напомнил он ей.

Раздраженная его легкомыслием, Аттолия сделала вид, что удивлена.

— Я привез ошейники с цепями, — сказал Нахусерех.

— Как это умно. Прикуйте его к двум солдатам, будьте любезны. К двум офицерам.

— Как пожелаете, — согласился Нахусерех и подозвал одного из своих людей взмахом руки.

Аттолия оставила его и подошла по скользкой грязи к Евгенидису. Мидийские солдаты обматывали веревку вокруг его плеч и привязывали руки к бокам. Он стоял, опустив плечи и глядя в землю, когда они закончили и отошли.

При ее приближении Евгенидис поднял голову и посмотрел на мидянина через плечо царицы. Евгенидис знал, что он давал советы Аттолии относительно морских сражений. Его полюбят некоторые из баронов, возненавидят остальные, но уважать будут все. Он льстил царице Аттолии и командовал мидийскими кораблями у берегов ее страны, а также солдатами на суше. Он не участвовал в самой битве, но кто бы усомнился, что он имеет такие же полномочия перебить всех пленных, как на все, что он делал раньше? Он так хорошо подходил на роль царя и уже готов был снизойти до Аттолии, чтобы принять ее царство. Евгенидис ненавидел его.

Когда царица подошла, вор опустил глаза. Ему отчаянно хотелось умереть на месте или упасть на колени, закрыть лицо руками и зарыдать. Если он не будет смотреть ей в лицо, он сможет сохранить остатки мужества.

— Где есть жизнь, там есть надежда, Евгенидис, — сказала Аттолия, глядя на него.

Его волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу. Капли дождя бисеринками осыпали лицо. Одна щека была забрызгана грязью, смешанной с кровью. Она внимательно осмотрела его, но не увидела никаких признаков раны и решила, что это чужая кровь. Она немного наклонилась вперед, чтобы видеть его глаза и проследить направление взгляда. Он смотрел на пятна грязи на левой ноге. Она выпрямилась.

— Ты будешь прикован за шею к двум другим пленникам, — сказала она. — Если вы втроем живыми дойдете до моего Мегарона в Эфрате, они оба благополучно вернутся в Эддис без выкупа.

Евгенидис не шевелился. Он так внимательно смотрел на пятно грязи на своем сапоге, словно видел в нем последнюю надежду.

— Ты понял? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Что ты теперь будешь делать?

— О, — он безуспешно пытался сохранить иронию в голосе, — пресмыкаться, может быть.

— Я слышала, ты уже делал это раньше, — сказала Аттолия, улыбнувшись, сама того не желая.

Евгенидис сглотнул.

— Это была всего лишь просьба о пощаде, — теперь он казался почти безмятежным. — В последнее время у меня не было достаточно возможностей поупражняться в… низкопоклонстве. — он запнулся, а потом добавил. — Но у меня есть потенциал.

— Все, что угодно ради сохранения своей шкуры? — спросила Аттолия.

— Ничего ради спасения шкуры, — твердо сказал Евгенидис.

Она ухватила его за подбородок большим и указательным пальцами и почувствовала, как у него перехватило дыхание от ее прикосновения. Мгновение он сопротивлялся, а потом поднял голову и посмотрел ей в глаза. Даже в красном зареве факелов его лицо было бледным. Мышцы челюсти дернулись, когда он сжал зубы. Ему было страшно.

Аттолия не удивилась исчезновению маски, скрывающей его чувства. Его сила была не в страхе и дипломатии, а в тишине и скрытности. Когда он смотрел на нее, в его глазах светилась тоска. Он помнил ее угрозы и знал, что она их выполнит. Она видела, что он не ждет от нее милосердия. Не было надежды, что она проявит что-то, кроме жестокости и черствости.

Евгенидис боялся и знал, что это глупо. Он почти забыл, каково это — зависеть от милости царицы Аттолии. Кровь стучала в ушах, и все тело окаменело, чтобы сдержать дрожь в коленях. Он просто был болен от страха. Он вспомнил, что уже чувствовал это, но думал, что это состояние вызвано головной болью. Теперь не было никакой боли, но то же самое чувство возникло внизу живота. Он попросил бы ее проявить милосердие, но не нашел ни одной причины, по которой она должна была бы пощадить его. Даже если она не захочет мстить за себя, она накажет его за оскорбление трона, а также ради мидянина, чтобы доказать ему, что она готова отдать ему себя и свою страну. Судорога неудержимой дрожи сотрясла вора. Он потеряет зрение, слух и способность говорить, прежде чем, наконец, умрет. Я умру, повторил он себе снова и снова. Умру. Но хуже смерти было понимание, что он примет ее от руки царицы. Потому что она ненавидит его.