Он влетел в лавку и с треском захлопнул входную дверь. Спотыкаясь об обломки, оставленные убийцами его жены и дяди, он добрался до закутка, где все еще витал запах сигарет, рвоты, крови и смерти. Затем поднялся на второй этаж, где всего двадцать четыре часа назад жила, смеялась, ждала его София...

Окна были зашторены, это София задвинула занавески до того, как явились убийцы. Казалось, с тех пор прошла вечность...

Кимати рухнул на кровать и долго лежал в темноте. Тут все еще пахло Софией, казалось, все еще звучит ее голос; стены, шкаф, сам воздух в комнате напоминали о ней.

Оцепенение, сковавшее Кимати, теперь прошло, он не мог выдавить из себя и слезинки. А хотел плакать, кричать. Но внутри у него было пусто, не осталось ничего, кроме неукротимой жажды мщения.

Город за окном казался неживым, ненастоящим. Долетавшие оттуда звуки будто исходили из иного мира, из иной эпохи. Гудели машины, слышался топот чьих-то спешащих ног — люди говорили, смеялись, жили.

В полиции ему сказали, что свидетелей преступления нет, не найдено отпечатков пальцев и нет подозреваемых. Врачи констатировали групповое изнасилование, сотрясение мозга, кровоизлияние. В голове у Кимати стучало: за что? За что?

Солнце село, зажглись уличные фонари, жизнь продолжалась, шла своим чередом.

Он поднялся с кровати, включил свет, разделся и надел свою старую егерскую форму: темно-зеленые штаны, мягкие парусиновые сапоги, теплую защитного цвета рубашку и куртку. Потом натянул на голову полотняную пилотку. Со дна гардероба он вытащил ящик со своими воинскими трофеями, раскрыл его и несколько минут разглядывал коллекцию охотничьих ножей, мачете-панга, дубинок, луков и стрел. В конце концов он остановил свой выбор на тяжелом охотничьем ноже для метания, дальнобойном луке племени акамбо с тетивой из высушенного сухожилия жирафа. Взял также колчан с отравленными стрелами.

София грустно поглядывала на него с фотографии на тумбочке. Он протянул руку, убрал фотографию в выдвижной ящик и запер его на ключ. Время проявлять осмотрительность и осторожность миновало. Он сунул охотничий нож за пояс, повесил на бок колчан наконечниками стрел вниз и снова надел куртку. Лук без тетивы выпрямился и походил на посох. Кимати погасил свет, запер лавку и вышел на Гроген-роуд. Глубоко вдохнув, он наполнил легкие привычным спертым воздухом города, который отныне вновь станет для него чужим.

Медленно побрел он по проулку в сторону Ривер-роуд. Сегодня была пятница. Он хорошо знал их маршрут. Сначала улица Тома Мбойи, затем переулки, прилегающие к ней, далее Ривер-роуд и Кикорок-роуд и, наконец, Гроген-роуд, где-то в половине одиннадцатого. Часы показывали восемь. Он шел вдоль менее освещенной восточной стороны Кикорок-роуд, пока не поравнялся с темным подъездом. Присев на порог, закурил сигарету.

Пропойцы, бродяги и мелкие жулики ковыляли мимо. Добропорядочные граждане не бывают в этом сомнительном районе в такой час. За то время, что Кимати ждал, не проехало ни одной машины.

В девять вечера в дальнем конце улицы засветились автомобильные фары. Машина остановилась, из нее выскочили трое мужчин и зашли в магазинчик. Они пробыли внутри несколько минут. Выйдя, с грохотом вломились в соседнюю лавку, потом еще в одну и так далее. Машина с включенными стояночными огнями ползла за ними вдоль кромки тротуара.

Кимати покуривал, не спуская глаз с приближающихся молодчиков. Они проявляли похвальную методичность. Если заведение было закрыто, звонили или стучали в дверь, дожидались того, за чем пришли, и двигались дальше. Их везде ждали и не держали у закрытых дверей, сразу впускали внутрь.

Они прошли на расстоянии двух метров от Кимати и постучали в очередную лавку в соседнем доме. Пока им открывали, Кимати согнул свой посох о колено, надел петлю тетивы на его конец и затянул узел. Сунув руку под куртку, осторожно достал стрелу, держа ее за оперенье.

Когда они пошли дальше и машина поползла за ними вдоль обочины, Кимати поднялся, не торопясь прицелился и выстрелил. Бандит, шедший посредине, вскрикнул, зашатался и упал на асфальт. Стрела торчала из спины между лопатками.

Кимати отступил назад, в тень, и снова примостился на пороге. Напуганные бандиты затащили своего умирающего дружка в машину, втиснулись в нее сами и помчались прочь.

Кимати долго еще сидел неподвижно, точно оцепенев, ждал, что они вернутся. Но они не приехали. В полночь он поднялся, снял тетиву с лука и, опираясь на него, как на посох, рассеянно пошел по тротуару назад, откуда пришел, — к Гроген-роуд.

Он провел ночь, свернувшись калачиком на кресле в гостиной, поглядывая сквозь щель в неплотно сдвинутых шторах на крыши соседних домов.

Стрела, которой он воспользовался, была отравлена смесью змеиного яда и настоя смертоносных корешков растения килифи.

Примчавшись на квартиру к Курии, бандиты собирались вызвать врача, чтобы тот извлек стрелу, но тут у раненого начались конвульсии. Его зрачки расширились. Он стал быстро отекать, кожа позеленела. Они со страхом и растерянностью наблюдали, как он скрипит зубами, жует язык, как выступает у него на губах кровавая пена. Ломая ногти, раненый царапал пол, бился о половицы, точно смертельно раненный крокодил, и вскоре умер.

Минут десять Курия и его подручные смотрели на скрючившийся труп, боясь открыть рот.

Потом по команде Курии снесли одеревеневшее тело в машину, выехали за город и бросили его в лесу. После этого они хотели было отправиться по домам, но Курия и слышать об этом не желал — боялся оставаться один. Вернувшись к нему на квартиру, распили две бутылки виски. В шесть утра они спустились к машине, чтобы помыть ее, привести в порядок. О еде никто и слышать не мог — какой уж там завтрак!

Они примчались на «Апельсиновую усадьбу», когда Аль Хаджи еще не кончил завтракать. Он заставил их дожидаться у подъезда, потом открыл дверь кабинета и позвал Курию.

— Сейчас десять минут девятого, — начал он с раздражением.

— У нас э... проблема, — проговорил Курия, — Тони убит.

Курия был взъерошен, помят, глаза опухли от недосыпа.

Тони был его правой рукой: немногословный, дельный, преданный. Он был наиболее вероятным преемником Курии, если бы тот окончательно впал в немилость И вот он мертв!..

— Как так? — спросил Аль Хаджи и полез за сигарой в выдвинутый ящик стола.

— Убит, — ответил Курия, — отравленной стрелой.

Глаза Аль Хаджи сузились, он подозрительно уставился ими на Курию.

— Кем?

Курия объяснил, что произошло, упустив лишь то, как и где они отделались от трупа. При одном воспоминании о погибшем у него бежали мурашки по коже.

— За что?

Курия пожал плечами.

Голос Аль Хаджи был острым как лезвие.

— Теперь ты будешь оправдывать свою нерадивость тем, что кто-то охотится на вас с луком. Я бы поверил в это, если бы не знал, какой ты дерьмовый работник.

Курия опустил глаза на зеленый ковер.

— Трое вооруженных до зубов молодчиков бежали от первобытного туземца! — Аль Хаджи стукнул кулаком по столу. — Дружно наложили в штаны. Вот что, мне надоели твоя беспомощность и разгильдяйство. Чтобы сегодня же деньги были собраны! До последнего цента! Понял? Мне все равно — пусть хоть все лавочники возьмутся за оружие! Рикардо!

Итальянец заставил себя ждать. Наконец он ввалился в кабинет и, прислонившись к дверному косяку, молча уставился на Курию. Ему очень не нравилось, когда Аль Хаджи повышал голос.

— Расскажи-ка ему все, — велел Курии Аль Хаджи.

Лицо Рикардо, пока он слушал, кривила презрительная ухмылка.

— Я еду с вами, — сказал он, когда Курия смолк.

— Никуда ты не поедешь, — негромко возразил Аль Хаджи. — Помнишь, я предупреждал — на участке Курии чтоб духу твоего не было. Останешься здесь.

Рикардо перевел взгляд на Аль Хаджи, ухмылка превратилась в издевательский оскал.

— Не забывай, Эл, — сказал он, — мне принадлежит пятьдесят процентов акций этого предприятия.

Они обменялись злобными взглядами.