Даже мою жену пронял этот взгляд оскорбленной невинности. Как нашалившего мальчишку, взяла она меня за руку и вывела из купе в коридор и там прочла нотацию о том, какой я вульгарный тип и почему такие гадости я смею произносить при женщине. Хотя до этого моя жена с удовольствием слушала и в моем и в чужом исполнении самые препохабные анекдоты и смеялась до слез, как и любой нормальный человек с в меру развитым чувством юмора. Но пуританизм и строгость нашей соседки по купе и ее сделали старой девой.
Я умолк и онемел. За весь день обменялся с женой и сынишкой только самыми необходимыми фразами, а с наступлением темноты залез наверх, разделся под простыней и затих как кролик. Даже мой сын присмирел и не шалил в присутствии нашей соседки. А жена моя, уж на что востра на язык и озорная, недорого возьмет матом припустить, прикусила язычок, и каждое слово, сказанное в присутствии той, как сквозь марлечку процеживает, чтоб, упаси Бог, ненароком не покоробить благовоспитанного слуха нашей соседки.
Супруг ее, видать, вымуштрованный за годы совместной жизни, слова лишнего не скажет, по-собачьи ей в глаза глядит, а все остальное время газету «Правда» читает, как школьник-малолетка шевеля при этом губами.
Уснуло купе. Стучат колеса под полом. Похрапывает рядом со мной муж нашей строгой соседки. Детишки внизу посапывают во сне. Женщин не слышно. И моя и она, видать, тоже уснули. Вагон к ночи остыл, и прохладный ветерок шевелит занавеской на окне. Уснул и я. Голый, как мать родила, под казенной льняной простыней с черными мастичными штампами министерства путей сообщения.
Просыпаюсь от того, что чья-то рука шарит под простыней по моему телу. Не просыпаясь окончательно, а все еще пребывая во сне, чувствую эту руку, горячую женскую ладонь ласково и возбуждающе пробегающую, чуть касаясь, по моему животу, потом по бедру. Тонкие пальчики коснулись сонного члена, приподняли его, отклеили от бедер и нежно сдавили в ладошке. Он, естественно, набух, возбудился и заполнил ладонь так, что пальцы вокруг него еле сомкнулись.
— Кто это? — подумал я в сладкой истоме, стараясь не просыпаться, чтоб не вспугнуть, не отогнать обладательницу этой ласковой нежной ручки. Неужели моя жена? К чему бы это ей таким делом в купе заниматься при чужих людях? Да еще при такой строгой даме, как наша соседка? Она и наедине-то не очень склонна к рукоблудию. Застенчива и примитивна в постели. А тут каждое касание ладошки и пальчиков — верх сексуального мастерства.
Я легонько приоткрыл один глаз и при нереальном синем свете ночника увидел рядом с моим распростертым под простыней телом совершенно реальные очертания головы нашей соседки с распущенными на ночь длинными волосами. Это ее ручка сдавливала мой член, а глаза, возбужденно мерцая, следили за моим лицом, словно гипнотизируя меня, заклиная не просыпаться.
В моей голове все перемешалось. Кто мог предположить, что такая неприступная женщина, такой «синий чулок» вдруг проявит эдакую авантюрную прыть опытнейшей развратницы? Я возбудился до предела, мне так захотелось ее, что я позабыл о том, что в метре от нас бормочет во сне ее муж, а внизу спит и в любой момент может проснуться моя жена — баба ревнивая и способная закатить в ухо без предупреждения.
Я выпростал руку из-под простыни и сжал ее локоть. Она не вздрогнула, не шевельнулась, не выпустила мой член из ладони, а только крепче сжала его. Палец левой руки она поднесла к своим губам, призывая меня к молчанию, и головой кивнула на дверь, приглашая следовать за ней. Затем она вытащила правую руку из-под простыни, запахнула халатик и молча взялась за ручку двери, без единого скрипа сдвинула ее и вышла из купе в слабо освещенный пустой коридор вагона. Дверь осталась раскрытой и после того, как ее фигура исчезла из проема, призывая меня к действию, если я считал себя мужчиной.
Как акробат, пружиня на согнутых локтях и одной рукой упершись у самого носа ее мирно похрапывающего супруга, я беззвучно опустил свое голое тело на пол, сдернул простыню и завернулся в нее, как покойник в саван, словно бы извиняясь, поглядел в затылок непроснувшейся жены и выскользнул на цыпочках в коридор, задвинув без единого шороха за собой до отказа дверь купе.
Ее фигурка в халатике маячила в самом конце полуосвещенного коридора. Там, где был туалет. Я приблизился к ней, пытаясь поймать ее взгляд и угадать, что она затеяла. Она отвела глаза и решительно распахнув узкую дверцу туалета, посторонилась, пропуская меня вперед.
Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться, и, все еще укутанный в простыню, я, как привидение, скользнул мимо нее в узкий тесный квадратик туалета, где половину площади занимал белый унитаз с поднятой к сливному бачку черной пластмассовой крышкой.
Она протиснулась вслед за мной, захлопнула двери, деловито повернула рукоятку на «занято», касаясь при этом моей спины своими упругими ягодицами. Я подчинился ее деловитости и тоже проявил активность. Опустил черную крышку на унитаз, превратив его в подобие сиденья, стряхнул со своих плеч простыню и, оставшись голым, сел, как на табурет, на крышку унитаза, раздвинув колени и устремив вверх возбужденный, «дымящийся» член. При матовом свете потолочного плафона она стояла, сбросив на нечистый мозаичный пол туалета свой халатик, легший темным холмиком на мою простыню, вся бронзовая от загара, с крепкими бедрами и стоячими налитыми, как у девушки, грудями. И груди, и треугольник кожи на лобке были молочно-белыми — все это укрыли от южного солнца бюстгальтер и трусики-плавки.
Она как завороженная смотрела мне между ног, где торчал возбужденный член, и не шевелилась. Не зная, чего еще можно от нее ожидать, я решил проявить инициативу. Время-то работало против нас: в любой момент какой-нибудь сонный пассажир с переполненным мочевым пузырем начнет ломиться в запертую дверь туалета и не уйдет, пока мы не выйдем… вдвоем. Хотел бы я представить выражение глаз бедолаги при виде наших фигур: женской — в халатике и мужской — в белой простыне, покидающих тесный туалет, который мы занимали вдвоем непонятно для какой надобности. Да и наши половины могли проснуться в купе и удивиться нашему одновременному отсутствию.
— Прошу, — с нервной усмешкой пригласил я ее и жестом показал, что лучшая поза для нее — сесть верхом на мои бедра лицом ко мне и попытаться при этом не промахнуться, чтоб все вошло, куда надо.
— Пошляк! — с откровенным презрением сказала она. — Вам только одного и надо. Все вы одинаковы,
И, брезгливо сморщив носик, села ко мне на колени и, как гайка на винт, плотно навинтилась на мой член. И так страстно взвыла, запрыгала на мне, что я, испугавшись не на шутку, что ее темпераментный вой слышен во всем вагоне и даже за его стенами, ничего лучшего не смог придумать, как нажать ногой на педаль, надеясь, что шум падающей в унитаз воды заглушит остальные звуки.
Что еще к этому добавить? Мы вернулись в купе незамеченными, и оба молча легли каждый на свое место. Ее твердокаменный супруг по-прежнему храпел на расстоянии протянутой руки от меня. Внизу тревожно, но не просыпаясь, что-то бормотала во сне моя жена, ногами прикрывая сына от возможного падения с полки. И я уснул, беззвучно хихикая. Как она провела остаток ночи, не знаю. Да и не интересовался.
Назавтра она снова приняла свой обычный неприступный вид, словно затянулась в мундир. Моя жена разговаривала с ней «через тряпочку», сама становясь кроткой в ее присутствии. А ее муж безотрывно читал свежий номер «Правды», купленный в Ростове, где мы простояли полчаса, и робко поглядывал на жену.
Я же весь день провел в коридоре, глядя в окно на пробегающий пейзаж и показывая язык всему свету. Предстояла еще одна ночь в дороге, и я с нетерпением ожидал наступления сумерек.
— Искать логику в женском поведении равносильно тому, что пытаться найти иголку в стоге сена. Бессмысленное и пустое занятие, — сказал Астахов.
— Вот я вам сейчас задам задачку… по психологии женской… да и по логике дамского поведения… а вы, опытные мужички, профессора по этой части, пытайтесь разгадать, найти удовлетворительное объяснение уже непостижимым выкрутасам бабьей психики, — пообещал Зуев.
