Хэрн покраснел, и заметно было, что он здорово разозлился, но все-таки дал клятву. На том папа и успокоился. Он у нас немногословный и вроде как медлительный – за это его и прозвали Улиткой, – зато всегда знает, что у человека на сердце. После того как Хэрн поклялся, папа посмотрел на нас с Утенком:
– Нужно ли мне брать клятву еще и с вас?
Мы сказали, что не надо. Утенок честный.
С него хватило этой недели, пока он точил отцовское оружие. Он начал бояться. А я все еще продолжала воображать, как утром к Звитту приедут посланцы специально за Танакви Ужасной.
Ох уж эти фантазии! На следующее утро из Шеллинга ушли все мужчины, кого отобрали. Все, кроме Звитта. Звитт – нет, ну вы слыхали такое?! – заболел и не смог пойти. Что это, интересно, за болезнь такая, при которой утром человек лежит с лихорадкой, а вечером уже здоровехонек? Хэрн сказал, что это очень редкая и необычная болезнь, называется «трусость».
Мы вместе с остальными жителями Шеллинга вышли попрощаться с армией. Я тогда еще подумала, что не нравится мне такая армия. Там было человек пятьсот, все в поношенных накидках, кто в меховой одежде, кто в кожаной. Все оказались в разных оттенках буро-коричневого, как речная грязь. Они тащили дорожные сумки, оружие, косы, вилы – в общем, кто что. Толпа эта напоминала не то неаккуратную подушечку для иголок и булавок, не то клочок земли с засохшей травой.
Кто-то из людей короля ехал сбоку и командовал: «Построились! Левой! Правой! Левой! Правой!» Толпа его слушалась, но не так, чтоб очень охотно, и не так, чтоб очень быстро, так что армия походила на нашу Реку: такая же коричневая и такая же медлительная. И вся одинаковая. Как будто люди превратились в капельки. И как мы ни всматривались, нам не удалось разглядеть ни папу, ни Гулла. Они будто стали одним целым с толпой. Когда армия потекла прочь с глухим шумом, в воздухе повисли пыль и запах множества людей. Их было слишком много. Запах был неприятный. Мне аж дурно стало. И Робин побледнела. Утенок сказал: «Пойдем домой, а?» И мне кажется, что Хэрну тем утром окончательно расхотелось идти в армию. Да и мне тоже.
Звитт собрал всех и сказал, что война долго не протянется. Он был уверен, что король быстро разобьет варваров. Зря я поверила Звитту. Ведь знала же – он плохой человек! Но первые вести докатились до нас лишь через несколько месяцев.
Жизнь в Шеллинге потекла своим чередом. Селение осталось все таким же маленьким и сонным, только теперь еще и опустело. Осеннее половодье в этом году запоздало. Воды было меньше, чем обычно, и она почему-то воняла. Все дружно решили, что это Река сердится из-за варваров. А потом заговорили еще кое о чем, но мы об этом услышали далеко не сразу. На этот раз половодье принесло куда меньше сплавного леса, чем обычно, зато с ним пришла странная рыба, которую никто не хотел есть.
Хотя тетя Зара ничем нам не помогала, в еде недостатка мы не ощущали. У нас были овощи с огорода, а половодье добралось прямо до нашего поля. Утенок и Хэрн постоянно ловили рыбу. Утенок еще собирал улиток – у него это здорово получалось. Курицы наши всегда хорошо неслись, даже зимой. А корова давала молоко. Вот денег, чтобы купить что-нибудь еще, было маловато, потому что мы как раз перед самым появлением варваров купили у Звитта много шерсти, когда он стриг своих овец. Потому я чесала шерсть, пряла ее и красила – мама научила этому папу и Робин, а они научили меня. Еще мама научила Робин ткать. Мама умерла, когда я была совсем маленькой, потому и не довелось мне у нее самой этому обучиться. Хотя меня учила Робин, но теперь я тку лучше сестры. И сейчас я тку из этой самой шерсти нашу историю. Той зимой в Шеллинге никто особо не рвался покупать мои изделия. Многим детям нужны были зимние накидки. Но я чаще всего – и лучше всего – ткала накидки для свадеб. Семьи, где были невесты на выданье, всегда скупали самые красивые мои покрывала, на которых вытканы повести и поэмы, – в подарок жениху. Но свадеб не случалось, потому что все мужчины ушли.
А после того как мы сплавали на тот берег, у меня вообще перестали что-либо покупать.
С этого половодья нам, можно сказать, совсем не досталось дров, и потому, когда начался листопад, мы пересекли Реку, чтобы нарубить дров в лесу. В Шеллинге никто никогда не плавал через Реку. Я как-то спросила у тети Зары, почему так, и она ответила, что Река прокляла старую мельницу и лес вокруг нее и там теперь бродит проклятый дух в женском обличье. Потому-то люди и построили новую мельницу, выше по течению ручья. А когда я рассказала папе про то, что мне поведала тетя Зара, он рассмеялся и посоветовал не слушать всякую чушь. И вот теперь я сижу в этой самой проклятой мельнице, посреди этого самого проклятого леса, и тку свою историю, и ничего мне от этого не делается! Ясно вам, тетя Зара?
Мы целый день рубили дрова. Солнце светило ярко, хотя осень уже была на исходе. И вообще это напоминало праздник. Мы бегали среди деревьев, кричали, ловили падающие листья и играли в салки. И я не думаю, чтобы нами заинтересовался хоть какой-то дух, что бы там ни говорила Робин. И вообще, она сама бегала и кричала не хуже нас. В тот день сестра здорово походила на себя прежнюю, такую, какой она была, пока не выросла и не сделалась вся из себя приличная и застенчивая. Мы пообедали, сидя на траве у старой мельничной запруды, а потом опять принялись за дрова. Когда спустились сумерки, поплыли обратно. Мы загрузили в лодку столько дров, что ее края лишь самую малость поднимались над водой, и старались не шевелиться, чтоб она не черпнула воды. Волосы у меня мало того что растрепались, так из них еще и торчали веточки и листики. Но я была совершенно счастлива.
А на следующий день к нам заявился Звитт в компании с несколькими стариками, и рожи у всех них были постные. Они сказали, чтобы мы больше не пасли свою корову рядом с другими.
– Мы не можем пускать на наше пастбище скот безбожников, – заявил Звитт.
– А кто тут безбожник? – удивился Утенок.
– Река запретила людям плавать к мельнице, – сказал Звитт. – А вы вчера пробыли там целый день. Если бы вы были постарше, Река бы наказала вас куда строже.
– Но нас наказывает вовсе не Река, а вы, – возразил Утенок.
– А моего отца вы не наказали, хоть он и отвез чужаков на тот берег, до самой мельницы, – добавил Хэрн.
– А кто вам донес, что мы там были? – спросила я.
– Не донес, а… впрочем… Зара, – ответил Звитт. – А вы, раз ваш отец уехал, не смейте мне дерзить. Я не потерплю грубостей.
Когда они ушли, Робин принялась заламывать руки. Эта была одна из ее новых привычек. Сестра обзавелась ей, когда решила, что должна вести себя как леди. Но это значило, что Робин и вправду встревожена.
– Боже мой! Наверное, духи рассердились на нас! А вдруг мы оскорбили Реку?
Ничего мы ее не оскорбляли. Мы, конечно, уважаем Реку, но она не принадлежит к числу Бессмертных, и глупо верить, будто над нами носятся тучи сердитых духов. Мы ж не Звитт, чтобы верить в это! Я сказала Робин, что она становится такой же унылой, как Звитт. А Хэрн добавил, что вся эта болтовня насчет того, будто Река на что-то обиделась, – полная чушь.
– А если бы обиделась, то она бы нас и наказала, а вовсе не Звитт, – подытожил Утенок.
– Я просто имела в виду, что она могла обидеться, – пожала плечами Робин.
Когда мы перестали спорить, Хэрн задумчиво произнес:
– А ведь похоже, будто Звитт боялся папу.
– Хоть бы папа поскорее вернулся! – вздохнула я.
Но дни шли за днями, месяцы за месяцами, а никто не возвращался. Тем временем нам пришлось пасти нашу корову на берегу Реки, прямо за домом. Наверное, поэтому она и не подхватила коровью чуму, когда остальные коровы разболелись. Хэрн твердо уверен, что причина именно в этом. Той зимой с Реки часто наползал туман и накрывал пастбище. Наша корова, кстати, преспокойно паслась в этом тумане, – но люди говорили, будто туман принес с собой болезнь. Когда коровы начали умирать, а нашей все было хоть бы хны, на нас принялись косо поглядывать.
