– Ух ты, – восхищенно проговорил Сергуня. – Силища-то!

Минуя стражу, отроки робко вступили в Кремль. Кругом площадь, камнем мощенная, церкви одна краше другой, кирпичные. Великокняжеские да митрополичьи хоромины тоже из камня, снаружи разделаны узорчато.

– Видать, изнутри золотом изукрашены, – сказал Степанка. – Пошли ужо, а то очи лопнут.

Выйдя из Кремля, узким мостком перешли на левый берег Неглинной. Издалека разглядели за дощатым забором, что начинается от самой реки, бревенчатую плотину. На ней ворота для спуска воды, а посредине плотины труба, и по ней вода с силой падает на колесо, вертит его. За забором грохот и стук необычный, пахнет гарью, едким дымом.

Сергуня выискал в заборе щель, припал глазом. Двор огромный, весь в застройках. Бревенчатые избы длинные, без оконцев, навесы. Работного люда множество, да все чумазые, опоясанные кожаными фартуками. Больше ничего не разберет Сергуня.

– Пушкарный двор это, – пояснил Степанка. – Единожды довелось побывать мне здесь. Присылал меня тиун с угольным обозом.

– Поглядим? – предложил Сергуня.

– Можно, – согласился Степанка. – Там за углом въездные ворота.

Они обогнули изгородь, остановились у распахнутых ворот. Княжий ратник в доспехах покосился на них, проворчал себе что-то под нос, но отроков не прогнал.

У самых ворот караульная изба, широкая, просторная, верно, много ратников охраняют Пушкарный двор. Напротив нее вытянулись в ряд кузни. Там ухали молоты, звенело железо. Дальше за кузнями чернели амбары. Посреди двора каменные печи, широкие, угластые, ростом хоть и невеликие, а, видать, для пушкарного дела важные. Уж больно много вокруг них народу. Печи, что живые, дышат: фу-фу!

От амбара к кузницам деревянные накаты. Два мастеровых протащили в кузницу железную чушку.

Ратнику отроки надоели, прикрикнул:

– Поглядели, и неча, шагайте своим путем.

Сергуня со Степанкой попятились, но тут у ворот появился мастеровой – высокий, плечистый, весь в саже, седой волос ремешком перехвачен. Почесал кудрявую бороду, спросил серьезно:

– Никак мастеровому делу обучиться желаете, ребята? Вижу, любопытствуете. Коли хотите, Пушкарный двор покажу. Меня Богданом кличут, мастер я.

И повел Степанку с Сергуней мимо кузниц к печам.

В рыжем полудне топет Пушкарный двор. Удушье чада и гари, звон металла…

Жарко парит.

Мастер Богдан на ходу рассказывает:

– То, робята, печи плавильные для меди, а сопят, слышите, мехи. Их вода качает. А вон в том амбаре, где грохает люто водяной молот, там крицы железные проковывают.

Омывается Сергуня липким потом. Увидел замшелую бадейку, припал потрескавшимися губами. Вода теплая и безвкусная. Живот раздуло, а пить охота.

Сергуня на ходу в одну из кузниц заглянул. Мастеровые, без рубах, в нагрудных кожаных фартуках, били железными молотами по лежавшему на наковальне раскаленному железу. Оно плющилось, рассыпало искры.

– А сейчас я вам покажу, как пушки льют, – сказал Богдан.

Сравнявшись с крайней печью, Богдан окликнул облысевшего, со впалой грудью мастерового:

– Еще не готова медь?

– Пускать начинаем, – ответил тот и поднял молоток.

Два подсобника мигом подхватили железный ковш, подставили к каменному желобу.

– Айдате поближе, – подтолкнул отроков Богдан.

От печей нестерпимо полыхало жаром, перехватывало дыхание.

– Поостерегись, – предупредил лысый мастеровой и ударил ловко по обмазанному глиной каменному чеку, и по желобу потекла в ковш огненная жижа.

– Мастер сей, робята, по имени Антип, искусный умелец. Медь с оловом варить и известью продуть мудрено. Что к чему, знать надобно и время угадать, чтоб не переварить либо недоварить, – пояснил Богдан. – Сие же варево бронзой зовется… Ну, повидали, теперь поспешаем, а то эти молодцы с ковшом нас опередят. Сейчас лить пушку зачнем.

Вслед за Богданом Сергуня со Степанкой вошли под загороженный с трех сторон навес. Несколько работников перемешивали лопатами гору земли с песком. Богдан нагнулся, взял горсть, поднес близко к глазам, довольно хмыкнул, потом заговорил, обращаясь не то к Сергуне со Степанкой, не то к рабочим:

– В пушечном деле литейный мастер – первейший человек. Пушку лить не всяк горазд, и пушка пушке – рознь. Иной сольет ее, канал вкось либо того хуже. И время пропало, и металлу перевод – и секут потом мастера до смертоубийства. Вот они, – Богдан указал пальцем на работников, – вроде чего там, знай перелопачивай. Ин нет, надобно, чтоб опока не рыхла была и не ноздревата. Ко всему не слаба да воздух вбирала. Тогда пушка крепка будет.

Тут к ним подошел мастер, годами не старше Степанки и Сергуни, но с виду что молодой гриб-боровик. Богдан сказал:

– Вот, Игнаша, товарищей тебе привел. В обиду их не давай. – И, поворотившись к отрокам, добавил с гордостью: – Сын мой, Игнатий! Скоро сам пушки лить зачнет.

Игнаша подморгнул Сергуне, подал им со Степанкой поочередно руку, проговорил баском:

– Работы на всех хватит, – и улыбнулся добродушно.

– Вона металл подоспел, – увидев подмастерьев с ковшом, сказал Богдан. – Нам за дело браться. Почнем с Богом, робятушки. – И перекрестился.

Подмастерья медленно и осторожно наклонили ковш. Обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.

– А пушка како стреляет? – робко спросил Степанка.

Вместо Богдана ответил Игнаша:

– Поглядишь. Вот приедут из княжьего наряда пушки забирать, зачнут бой опробовать, тогда и любуйся.

– Ядра тоже здесь льют? – задал вопрос Сергуня.

– В той стороне двора, – указал Игнаша. – Там в малых домницах железо варят. Пороховое же зелье не на нашем дворе, а на пороховых мельницах, и у них мастера иные.

– Ну как, есть желание нашему рукомеслу обучиться? – усмехнулся Богдан.

– Есть, – ответил Сергуня.

– В таком разе обучу и слово за вас перед боярином, что ведает Пушкарным двором, замолвлю.

Боярин Версень не в духе. Намедни великий князь при встрече принародно попрекнул. А тут еще на собственном подворье беглый холоп чуть с ног не сшиб. Да был бы холоп, как холоп, а то так себе, отрок безусый. Изловить и высечь, чтоб кожа на спине чернью изукрасилась, вдругорядь уважение поимеет к боярскому званию. Ан и другим неповадно будет…

Учинив допрос дворне, Версень велел побить батогами караульного и стряпуху, дабы впредь не привечали беглых смердов.

Караульный мужик боярину в ноги упал, расплакался. Не виновен-де, недоглядел, как Степанка во двор забрался. Версень воротнему поверил и приговорил добавить десять батогов, промолвив при этом: «Чтоб наперед караул зорче нес. А то этак и татя в хоромы пустишь».

Отвернувшись от мужика, сказал собравшейся челяди:

– Кто Степанку сыщет, меня немедля уведомить.

Челядь разошлась, а Версень, взойдя на крыльцо, долго стоял, прислушивался, как из конюшни неслись слезные крики, свист батогов. Потом не торопясь, худой и высокий, что жердь, важно прошагал в хоромы. Следом за боярином – тиун. Проходя темными сенями, Версень, не поворачивая головы, проговорил:

– Наряди возок за Аграфеной, пора ей в Москву ворочаться. Да Демьяшке передай, тиуном он на селе сидит, так пусть за смердами доглядает. А за Степанку с него спрос.

В просторной, освещенной тремя оконцами горнице боярин снял с помощью тиуна кафтан, плюхнулся на лавку. Вытянув ноги, кинул коротко:

– Сыми!

Тиун стащил с Версеня сапоги. Боярин пошевелил босыми пальцами ног, вздохнул облегченно:

– Парко.

Вспомнил сегодняшнюю встречу с великим князем Василием. Подумал: «Васька-то всю власть на Руси на себя принял, а братья его, князья и бояре молчат, государем кличут».

Вслух проговорил:

– Осударь, хе-хе!

Спохватившись, увидел все еще стоявшего на коленях тиуна. Прикрикнул:

– Почто торчишь, убирайся!

Тиуна из горницы словно ветром выдуло. Версень пожалел сам себя: живет который год без жены, неустроен. Почесал поясницу, вымолвил: