Батыр вспомнил Валю — веселую подружку Салтанат. Валя работала на почте и как-то шутя сказала: «Все в наших руках. Смотрите, Батыр-ака, обидите девчат, вообще не будем доставлять вам почту». Голос у Вали был звонкий, как колокольчик, и с Салтанат они почти не разлучались. На другой день после начала войны Валя уехала. Где она теперь? Жива ли? Батыр снова перечитал телеграмму. Интересно, где устроился отец...

Батыру Москва представлялась такой, какой он ее видел на открытках,— торжественной, строгой. Многое, наверное, расскажут отец и Кадырходжа, когда вернутся...

Мысли Батыра прервала внезапно появившаяся почтальонша.

—Куда же все ушли? — удивленно спросила она, оглядывая опустевший двор и не замечая Батыра.

—Уехали за город.— Батыр хотел спросить, почему так долго шла телеграмма от отца, но почтальонша не дала ему открыть рта.

—Очень спешу. Примите вот это, распишитесь.— Она быстро скрылась, оставив Батыру вызов для разговора с Москвой.

«Что это значит? — заволновался Батыр.— Хорошо, что матери нет дома, кто знает, что хочет сообщить отец,— думал он.— И в то же время как скрыть это от нее? Может, что случилось? »

Нужно было дождаться детей . из школы. Охваченный тревожным предчувствием, Батыр мерил шагами просторный двор. От волнения у него пересохло в горле. Он взял чайник и глотнул прямо из носика. Чай потек по подбородку, залил рубашку. Теперь надо было переодеваться. Батыру стало смешно: до чего же он неловок! Надо взять себя в руки — совсем раскис. «Ну на что это похоже?.. О вызове пока говорить никому не буду, узнаю, в чем дело, тогда скажу»,— решил Батыр и, чтобы отвлечься, включил радио. Но репродуктор не работал. Про себя обругал Колю: «Ну, лентяй, еще позавчера просил его наладить. Опять придется идти слушать последние известия в чайхану».

С улицы послышался голос Сарсанбая, и вскоре дети появились во дворе.

—Что-то вы рано,— удивился Батыр, пряча в карман телеграмму.

—У нас последнего урока не было, ака,— объяснила Ляна.

—Не шумите только. Я отлучусь по делу,— сказал Батыр, подхватил костыли и вышел со двора.

...Батыр сидел в кресле в углу большого зала.

Он видел, как, улыбаясь, из кабин выходят люди, как они нервничают и кричат в трубку, когда плохо слышно, но почти не реагировал на это, поглощенный своими мыслями. Время тянулось медленно. Батыр ждал уже два часа, а его все не вызывали. Казалось, из тревожного забытья его могла вывести только одна фраза, брошенная в микрофон усталой дежурной: «По вызову Москвы пройдите в кабину...»

—Алло! Алло! Ташкент! Ташкент! — звонко сказала телефонистка.

—Ташкент слушает...

—Говорите...

Он услышал далекий голос отца.

—Ассалому алейкум, дададжан, как вы доехали, как здоровье? — внезапно охрипнув, спросил Батыр.

—Батыр! Как жив-здоров, сынок, все ли живы-здоровы?

—Спасибо! Все ли в порядке, дада? — Батыр немного успокоился.

—Все в порядке, сынок, все в порядке. К тому же добрая весть.

Много позже, когда Батыр вспоминал эту минуту, ему казалось, что отец говорил слишком просто, обыденно.

—Что, дада? Алло! Алло! Слушаю! Что такое, дада,- какая весть?

—Рядом со мною Кадырходжа, твой Ваня-амаки. Они тоже подтверждают, что весть замечательная.

—Хорошо, хорошо.

—Слушай меня внимательно. Ты когда-нибудь видел, чтобы умерший воскрес?

Сердце у Батыра рванулось и с неистовой силой забилось в груди.

—О чем вы, дада? — еле слышно спросил юноша, вытирая ладонью взмокший лоб.

—Слушай меня! Салтанат жива!

—Не шутите, дада. Говорите о деле,— сказал, задыхаясь, Батыр.

—Это не шутка, она жива.— Отец замолк.

—Дада, дада, что вы говорите?! — на весь зал кричал Батыр, не понимая, почему молчит отец.— Это правда?

—Такими вещами не шутят, сынок! — вновь явственно послышался голос Махкама-ака.— Внимательно слушай меня.— Справившись с волнением, он заговорил более связно: — Салтанат, оказывается, не утопилась, а убежала от горя и обиды, что ее секрет стал достоянием гласности. А кое- кто и злословить начал... Она уехала к своей подруге Вале, вместе с ней пошла в партизаны. Хотела написать домой, да попала в окружение. После освобождения они решили и теперь уж ничего не сообщать, просто сесть в поезд и приехать да обрадовать всех...

—Где вы ее встретили? — кричал в трубку Батыр, боясь, что их вот-вот прервут.

—На вокзале. По счастливому совпадению, они уже находились на вокзале, когда подошел наш поезд. Вот девушки и подошли к нему — просто из интереса, увидеть своих, кто приехал, а возможно, и знакомых встретить... Салтанат меня первой увидела, бросилась ко мне, разрыдалась. Валя тоже в слезы. Кадырходжа и Ваня-амаки были тут же. Стали утешать девушек. Короче говоря, сынок, до вечера мы были вместе. Узнай, когда прибудет поезд, вышедший из Москвы позавчера в девять, и встречай...

—Да, да, да, да...— повторял потрясенный Батыр.

—Сейчас же иди к Абдухафизу. Найди Арифа-ата, обсудите вместе, как сообщить обо всем этом Кандалат-биби. Посоветуйся и с мамой. Сердце у Кандалат-биби больное. Понял, сынок? До свидания! Передай всем привет...

Махкам-ака положил трубку и облегченно вздохнул. Теперь Батыр знает, что счастье вернулось к нему.

Кадырходжа взглянул на часы и начал торопить Махкама-ака и Ивана Тимофеевича — пора было идти на заседание.

Колонный зал Дома Союзов после перерыва снова наполнялся людьми. Группами входили в широкие двери представители областей и республик и рассаживались, неторопливо, деловито переговариваясь.

Махкам-ака расстался с друзьями и прошел в комнату президиума. Здесь собирались те, кто сидел вместе с кузнецом на сцене за крытым красным кумачом столом. Махкам-ака в лицо знал уже всех, он приветливо разговаривал с новыми знакомыми, расспрашивал о житье-бытье, испытывая великую гордость от того, что он, простой кузнец из далекого Узбекистана, сидит здесь, среди известных государственных деятелей, имена которых он не раз встречал в газетах.

К Махкаму-ака подошел один из товарищей, ответственных за проведение конгресса.

—Папаша,— мягко сказал молодой человек,— просят, чтобы вы выступили.

—Просят? Кто просит? — удивился кузнец.

Молодой человек достал несколько записок и прочитал их

Махкаму-ака.

—От кого они? — не понял кузнец, услышав незнакомые фамилии.

—От сидящих в зале.

Махкам-ака растерялся.

—Ведь я никогда в жизни не выступал,— сказал он, чувствуя, что опять, как и при разговоре с Батыром, у него перехватывает горло.

—Ну вот, теперь и выступите. Вас будет слушать весь мир.

—Нет, нет, я не могу. У нас есть руководитель делегации, пусть он и говорит.

—Что вы, папаша! Разве можно не откликнуться на эти просьбы!

Махкам-ака развел руками и, так ничего и не решив, занял свое место в президиуме.

Когда председатель назвал первого оратора, у кузнеца екнуло сердце, и на сцену поднялся седобородый ученый в очках. Он разложил перед собой исписанные листки бумаги и заговорил гладко, без запинки. Махкам-ака все больше волновался. «У меня же нет никаких записей... Не знаю, о чем говорить... Может, этот парень подскажет...»

Словно читая мысли кузнеца, молодой человек подсел к нему.

—Ну как, папаша?

—Сынок, как же мне выступать? — шепотом спросил Махкам-ака.

—Расскажите о своих детях, папаша, о том, как вы их усыновили,— посоветовал молодой человек.

—Да нет, как можно хвалиться в присутствии посторонних? — Махкама-ака бросило в жар, он оттянул ворот рубашки.

—А вы не хвалитесь. Скажите про то, что есть.

—Кто нуждается в этом, сынок?

—Это самое главное, папаша, самое важное,— убеждал кузнеца парень.

—Нет у меня никаких записей,— упирался Махкам-ака, в ужасе представляя, как он растеряется, когда предстанет перед залом.

—И не надо. Я буду рядом с вами.

—Будете подсказывать?

Парень улыбнулся: