Далее мне придется на время отвлечься от основной линии повествования, чтобы читателю было ясно, как я стал свидетелем событий, связанных с деятельностью дяди Биболета на посту бургомистра.
В другом рассказе, я вспоминал, как наш прадед Салех эвакуировал нас в свой аул Кунчукохабль еще до занятия немцами Краснодара. Так оно и было. Но потом наша мама, тихая, застенчивая, скромная адыгская женщина во имя семьи, мужа и детей проявила, как потом было неоднократно, такое мужество и такой характер, которые никто никогда не признал бы ей присущими.
Наш отец воевал в тех частях, которые попали в известное Керченское окружение. Когда с несколькими товарищами он вырвался из него, деваться было некуда, ибо везде были немцы, кроме
как податься в родные места. Дома, как говориться, и стены помогают. Каким‑то образом, не попадаясь немцам в руки он прибыл в свой аул Панахес и стал здесь скрываться. Скрываться здесь было легче потому, что дядя Биболет уже был бургомистром. Мама, не взирая на все опасности того времени, ринулась к отцу, почему‑то прихватив и нас детей. Мощные инстинкты матери и жены в ней, вероятно, были неразделимы. Как ни странно я совершенно не помню этого путешествия. Помню только, что за нами приехал и привез нас в Краснодар папин старинный друг из аула Козет по имени Темрукъ. Из этого следовало, что отец из своего далекого подполья каким‑то образом режиссировал наш переезд. Помню также, из рассказов, что вез он нас на телеге, которую ухватил когда, в связи с немецкой оккупацией, разбирали колхозное имущество. Как и в самом Краснодаре, все в нашем дворе было уже иначе. Мы жили у соседей — тети Полины с Митей. Наша квартира была разрушена бомбой. Мама, категорически запретила нам заходить в ее развалины — плохая примета. Весь двор с презрением говорил о тете Ире, дочка которой, красавица Нина, гуляла с немецким офицером. В глубине двора, там, где дядя Биболет ставил свою линейку, находилось несколько повозок и мул. Хозяйничал там полноватый балагур, симпатичный немец, которого весь двор звал Гансом. Почти никто не упускал повода пообщаться с Гансом — и он тоже любил общаться со всеми. По утрам он привозил для мулов бадью теплого, пахучего парного варева из овса. Весь двор устремлялся к бадье с кастрюлями и ведрами и Ганс щедро всем наливал. Однажды он испугал маму, требуя от нее чего‑то. Соседки объяснили, что он требует тары для варева. Так и мы были поставлены на фуражное довольствие.
Поскольку мой рассказ о человеческих судьбах, не могу не отвлечься еще далее от темы, чтобы досказать о необычной судьбе Ганса — для чего забегаю вперед.
Шел уже сорок шестой год. Мы жили на новом месте, в другом дворе, но на той же улице, на расстоянии одного квартала от прежнего двора. По разным причинам еще три семьи переселились в новый двор из старого.
Наш Краснодар, разрушенный во время войны, полным ходом восстанавливался. На многих стройках работали немецкие военнопленные.
Однажды во всем нашем дворе случился переполох. Одна из' женщин, из нашего старого двора, узнала Ганса среди немцев, ра — ботавших на стройке дома, что на углу улиц Седина и Советская — совсем близко от нас. Собралась целая делегация женщин к главному инженеру стройки, он, кстати, жил в нашем дворе. Все наперебой что‑то объясняли главному инженеру, что он долго понять не мог. А объясняли они, что этот Ганс — не обычный немец, а почти наш, что он помогал спасать детей от голода… Главный инженер, все это выслушал спокойно и сказал, что за Ганса не надо беспокоиться, что он, как и другие дождется очереди и уедет к себе в Германию. Но женщин это не удовлетворило. Началась целая компания по снабжению Ганса продуктами, в котором мы, пацаны, принимали активное участие потому, что наши конвоиры это запрещали. Сам Ганс за это время сильно изменился, и его трудно было узнать. Он похудел и даже несколько постарел, видимо за эти годы побывал в нелегких переделках. Нашей благотворительности не очень радовался, но каждый раз пристально смотрел на нас, стараясь, видимо, вспомнить каждого.
Приехавшему из аула дедушке Калятчерию мы, дети, с гордостью рассказывали о том, как обманывая наших конвоиров, передаем Гансу продукты. Дедушку наш рассказ удивил в высшей степени, и он вечером долго обсуждал историю Ганса с отцом. Как я узнал, из подслушанного их разговора папа тоже был очень удивлен историей Ганса и отношением к нему детей и женщин. Помню, как Дедушка тогда четко излагал основные положения адыгской философии Куцэ. Куцэ — это спица в колесе человеческой судьбы. Колесо нашей судьбы никогда не стоит на месте. При его вращении спицы поочередно испытываются всей тяжестью невзгод, когда они оказываются внизу, под полной загрузкой. Но если они выдерживают ее, то постепенно вращающееся колесо их освобождает от тяжести. Спица передвигается вверх к точке, где испытывает полное освобождение. Каждая спица испытывается на прочность и у каждой своя очередь. Человек — это спица в колесе своей судьбы.
Каким‑то образом стало известно о времени отъезда Ганса на родину. Конечно, к нему никого не допустили для прощания, но в нашем дворе был самый, что ни на есть народный митинг солидарности с Гансом. Сам Ганс никогда не узнал о нашем митинге.
В истории Ганса, провидение воздало должное человеческой Доброте.
В истории дяди Биболета, к которой я возвращаюсь, было иначе.
Итак, наш отец, скрывавшийся в ауле Панахес, организовал
наш переезд сначала в Краснодар, а затем в Панахес. Безумие этих переездов было очевидно, особенно на фоне того, что в Панахесе у нас не было ни кола, ни двора. Вся мамина родня встала на дыбы, когда неожиданно за нами приехал Темрукъ. Но маму остановить было невозможно. Ведь известно, что самые тихие и скромные люди способны на самые радикальные поступки.
Очевидно, тяжелое и неопределенное своим будущим то время заставляло моих родителей тянутся друг к другу. И можно по-человечески понять, почему их инстинкт единения в момент опасности включал в свою орбиту и нас детей.
Но правы были и мамины родственники, указывающие на опасности, которыми был полон переезд из тихого аула, до которого немцы так и не добрались, в город, в котором они бесчинствовали. В нашем дворе ходили страшные слухи о повешенных евреях, гестапо, о «душегубках». Известно, что Краснодар был одним из первых городов, в котором немцы применили эти «душегубки». Представляли они собой нечто вроде грузовой вахты, герметически закры-. тые. В определенный момент через переключатель шофер — фашист из своей кабины направлял в этот пассажирский кузов отработанные газы из глушителя. Отравленных газом людей перевозили в Рощу, что в северной части нашего города. Здесь были специально приготовленные траншеи, куда их сваливали и закапывали. Сейчас там стоит мемориал жертвам фашизма.
Чудо спасло маму от участи оказаться среди тех жертв. Соседка, у которой мы остановились, тетя Полина, попросила маму пойти на рынок, что‑то купить. Это был нынешний кооперативный рынок. Пока она искала нужный товар, рынок оцепили немецкие солдаты с овчарками. Пропускали только через один проход и проверяли документы. Если в паспорте была отметка, что человек работает — его отпускали, отсутствие отметки истолковывалось как уклонение от сотрудничества с новой немецкой властью. За это сурово карали. Неработающим предлагалось сесть в машину и поехать «копать за городом бурак». Но почти все в городе знали, что таким способом набираются жертвы в «душегубки». Мама это тоже знала и пришла в ужас от положения, в котором оказалась. Вот тут она вспомнила все предостережения своих родственников и, конечно, Аллаха, тоже. Она стала читать все молитвы из Корана, которые учила с детства. И произошло чудо, после которого мама стала раз и навсегда верующей. Недалеко от прохода появилась линейка, с которой сошел важный жандармский чин в высокой папахе. Для него сделали второй проход, где этот чин присутствовал, а другой меньший — для ускорения очереди тоже стал проверять документы. В нем мама рассмотрела очень знакомого человека. Он до войны работал у отца бухгалтером, он не раз бывал у нас в гостях. Фамилия его была, как произносил мама, «Варшав». По национальности — немец. Кактолько фашисты, заняли Краснодар, он стал работать у них в жандармерии и вскоре занял, довольно‑таки, высокий чин. Насколько возможно приблизившись, мама выкрикнула его фамилию, он грозно посмотрел в ее сторону, увидев, кивнул головой. Когда до мамы дошла очередь, он лично проверил ее паспорт и отпустил. После этого случая, мама решила ни дня не оставаться в Краснодаре. И мы вскоре оказались в ауле Панахес. Папу мы видели только два раза, потом он ушел в полное подполье. Это получилось так.
