- Вот список, в котором перечислены случаи, в которых мы просим вас разобраться и наказать виновных. Мы понимаем, у вас, товарищ генерал, столько забот, но мы вынуждены обратиться непосредственно к вам, потому что командиры полков, чьи солдаты и офицеры совершили эти низкие поступки, не приняли никаких мер к преступникам. Поверьте, это не какие-нибудь кражи курицы или барана. Мы не стали бы беспокоить такого уважаемого человека по пустякам…
Командующий ощущал на себе энергетику взглядов, которыми его ощупывали злые цепкие глаза из-под папах. Этот образованный заливается соловьём, а остальные… Остальные пытаются понять, что за человек перед ними, насколько опасен, их семьям, роду, селениям, стоит ли его бояться, то есть уважать, или нет. Слово уважать и бояться на Кавказе всегда являлись синонимами. После того как кавказец почти тридцать лет правил Россией этот «обычай» внедрился и в мировоззрение многих русских. На данной основе советские руководители пытались строить свои отношения с Западом. Но смешивание этих понятий совершенно несвойственно характеру русского народа, ведь для него понятия бояться и уважать – противоположны, антонимы.
Генерал тоже испытующе смотрел на старейшин. Он, в отличие от присутствующего здесь НШ, смотрел на них не как на непонятные этнографические экспонаты. Он умел «расшифровывать» их. Вот этот краснобай с ромбиком, до войны преподавал в институте, брал подношения, устраивал своих родичей, едва умевших писать, в свой ВУЗ. Как началась война, спрятался у родственников в родном селе. А лет тридцать назад, будучи студентом, участвовал в «опускании» своих славянских однокурсников, похабил русских девчонок, а может даже участвовал в групповых изнасилованиях тех же девчонок, за которых местные почти никогда не несли наказания, ибо запуганные родственники тех девушек, чаще всего забирали заявления. Это они к старости становятся степенными и благообразными, а по молодости ничем не отличались от тех же нынешних боевиков. Или вот тот, в черкеске, при советской власти был председателем поссовета… Генерал знал тот посёлок, там с середины семидесятых поставили на «конвейер» всех русских девушек и женщин, а русских тогда там насчитывалось не менее сорока процентов населения. Сейчас осталось несколько стариков и старух. Интересно, по молодости этот тогдашний, по всей видимости, комсомольский активист, тоже являлся одним из «звеньев», функциональной частью джигитского конвейера, через который должны быть пропущены все русские женского рода в возрасте от пятнадцати до тридцати пяти лет, жившие в том посёлке?
Кажется, ему удалось выдержать их изучающие взгляды, не дрогнуть, не выдать себя, они не прочитали в его глазах слабости, страха. Во всяком случае, выражения презрительного пренебрежения он в лицах старейшин не уловил. Посетители до конца «аудиенции» оставались настороженно-внимательными, по всему, так и не распознав, что из себя представляет этот русский генерал, родившийся и выросший здесь. Прощались с обязательными ничего не значащими благими пожеланиями. Потом Он взглянул на переданный ему, отпечатанный на лазерном принтере список «преступлений». В этих селениях в условиях войны имелись компьютеры, в то время как в сёлах мирной России компьютер был едва ли не музейной редкостью. Первым в списке значился банальный грабёж, контрактники зашли в дом и забрали тридцать тысяч долларов… В селе? Откуда у простого чабана такие деньги, да ещё длинный перечень золотых украшений? Второе… механик-водитель САУ также в рядовом посёлке начал утюжить гусеницами личный автотранспорт. Раздавил и искорёжил двенадцать единиц, из них два «Мерседеса», три «Фолксвагена», две «Тойоты», один «КАМАЗ», один зерноуборочный комбайн, три «ЗИЛ 131». С этим всё предельно ясно – увидел во дворах «бедных джигитов» эти машины и озверел, вспомнив свою нищую, убогую Родину, где, как это ни странно, эти машины, кроме иномарок, производят…
- Надо ж… комбайн в личном пользовании, такого я ещё не видел, усмехнулся Командующий, передавая бумагу НШ.- Разберись, что тут правда, а что наговор. И насчёт этих машин, пусть специалисты из автослужбы по номерам двигателей определят в угоне ли они. Обычно ингуши их в России воруют, сюда пригоняют и продают.
- Слушаюсь,- с готовностью ответил НШ.
Но не этой встречи Он боялся больше всего. После обеда ему предстояло беседовать с солдатами и сержантами, представленными к правительственным наградам. На такие встречи Он всегда шёл с чувством зависти. Он не мог понять, почему эти совсем молодые мальчишки не боятся, совсем не боятся звероватых джигитов. Нет, это было выше его понимания, ведь их боятся все, и не только он, или такие же русские жители автономий, запуганные с детства. Он помнил, как по пьяни проговорился отец, признавшийся, что совсем не боялся на фронте немцев, хоть и прозвала их советская пропаганда «фашистским зверьём». Но этих, настоящих зверей, отец боялся и трезвый и пьяный, одного вида их боялся. Даже люди, выросшие далеко от Кавказа и не знавшие его «сынов», уже после непродолжительного общения с ними, тоже начинали их бояться. Командующий имел большой опыт командования, прошёл все ступени от взвода да армии и знал как джигиты «ставят на колени» целые подразделения. И ему это было вполне понятно, объяснимо. Как же можно не бояться зверей. Он с пониманием относился и к тому, что в российских городах с джигитами, всё равно какой кавказской нации опасаются сталкиваться и «менты», и «братки», и всякие там «скины». Даже большие начальники в высоких креслах считали за благо избегать конфликтов с любыми джигитами и их родственниками. Даже тот, кто призывал их «мочить в сортире», вскоре счёл за благо спустить этот призыв «на тормозах». Командующий воспринял это с удовлетворением, ведь это было ему близко, понятно, объяснимо. А этих он понять не мог, во всяком случае, большинство из них. Некоторые, правда, совершали свои подвиги случайно, даже со страху… этих он тоже мог понять. Но большинство всех этих Лёх, Толиков, Иванов и, как ни странно, Ренатов, носивших русские, украинские, татарские… немецкие фамилии нисколько джигитов не боялись. Вот этого Командующий переварить не мог. Как, в стране, где со сталинских времён людей поголовно приучали уважать… то есть бояться кавказских джигитов, родилось столько людей, не испытывающих к ним никакого уважения, то есть не ведавших перед ними страха. Это непонятно, противно его разуму… разуму битой собаки.
Из представленных к наградам выделялись трое. Первый, немец, своёй чистоплотностью и выправкой как бы олицетворявший «Deutsche Soldaten». Спросил его:
- Как же ты сынок, сумел со своего гранатомёта точно в пещеру положить гранату, да так, что находящийся там схрон оружия и боеприпасов взлетел на воздух, и из той пещеры получилась братская могила для более чем трёх десятков горячекровных особей?
Отвечает:
- Ничего особенного, товарищ генерал, действовал строго по уставу, выполнял команды старших начальников…
Немчура он и есть немчура. Другой бы так расписал свои подвиги, а этот… по уставу. Второй, сержант-контрактник, в составе разведгруппы попал в засаду и остался прикрывать отход товарищей. Отстреливался больше часа. Когда подоспела подмога, на подступах к его огневой позиции обнаружили восемь «гордых» трупов. То, что эти тела не смогли забрать боевики, свидетельствовало, что оставшихся в живых горцев было меньше чем убитых. Этот в отличие от немца не тянулся перед генералом, стоял чуть не в развалку, отвечал с ленцой, как бы нехотя:
- Я их со срочной ненавижу, с ними жить нельзя, их кончать надо… всех под корень.
Жутковатый осадок остался от разговора с этим контрактником. Но генерал рассудил, что этот не боится потому, что сам зверь, изредка такие и среди русских встречаются. Но больше всех поразил третий. Этот пухлогубый, худенький, тонкошеей, на котором болталось размера на два большее чем нужно ему обмундирование… Этот прослуживший менее года детёныш являлся снайпером. На прикладе его «бесшумки» насчитывалось двадцать восемь зарубок, а неделю назад он «шлёпнул» известного полевого командира, за что и был представлен к «Красной Звезде».
