В сборнике «Атлантика» он оставил более отчетливый след — стихотворение под названием «Тадуссак». Интересно, писалось оно в автобусе, на остановке, в ожидании, пока выйдут немногочисленные пассажиры, или позже, по дороге?

На завтрак — яичница с лисичками. Которые едва не перечеркнули все дальнейшее путешествие. Я в очередной раз убедился, что мы есть результат стечений обстоятельств. Дорога, по которой странствует случай.

Лисички углядел Лукаш — в сосняке рядом с нашей палаткой, не успели мы разбить ее в кемпинге в Тадуссаке. Я и не знал, что Лукаш такой заядлый грибник! Ни одной лисички не пропустил, даже самой крошечной. Потом мы отправились в центр за покупками. Хотели почтить святого Лаврентия бутылкой французского вина и грилем. Припарковались на углу улиц Борже-лё и де Пионер, напротив собора с красной крышей. Шух с Каспшиком отправились искать вино, мясо и интернет, а я остался в машине слушать последний диск Роберта Планта[91]. За окнами «форда» (словно в аквариуме) проплывали тени человекообразных китов. Ну и эта красная крыша. В жизни не видел ничего подобного! Даже бизон разозлился бы.

Мои спутники задерживались. Так что я заглянул в материалы, которые собрала для меня Анка Лабенец, — немного сориентироваться. Оказалось, что собор с красной крышей — знаменитая «индейская часовня», построенная в 1747 году иезуитом Годфруа Кокаром и вписанная в реестр ЮНЕСКО как самая древняя из сохранившихся сакральных построек в Америке! Этих «самых» здесь вообще немерено! Куда ни посмотришь — «крупнейший», «старейший», «красивейший». Так вот, я узнал, что Тадуссак — старейший (то есть старейший из населенных европейцами) городок в Канаде. Четырехсотлетие отпраздновал в 2000 году, на восемь лет раньше Квебек-Сити. Отцом-основателем Тадуссака был капитан Пьер де Шовен, который у впадения реки Святого Лаврентия во фьорд Сагеней поставил первую меховую факторию, однако настоящим автором (то есть человеком, который нанес факторию на карту в 1603 году) стал Самюэль де Шамплен. Судя по информации Анки Лабенец, в 1998 году залив Тадуссак был признан одним из красивейших на свете! Неизвестно только, по каким критериям и кто это решал. Больше я ничего не успел вычитать, потому что из-за угла показались мои спутники.

Вернувшись в кемпинг, мы разожгли огонь для гриля, и Шух принялся колдовать над ужином. И вдруг — вопль:

— Где мои очки?!!

Истерика — без очков Лукаш не может вести машину. По мере перетряхивания карманов и машины паника нарастала. Каспшик, правда, имеет права, но сто лет не водил, а я последний раз за рулем сидел лет двадцать назад, да и прав у меня с собой нет. Наше дальнейшее путешествие повисло на волоске — месяцы приготовлений псу под хвост. В панике никто не мог припомнить, были ли очки, когда мы ехали в магазин? На маленькие расстояния Лукаш иногда ездит без очков. Может, оставил в каком-нибудь магазине? Уже не помню, кто посоветовал заглянуть в соснячок, где он копался в поисках лисичек. Лукаш пошел — и вернулся с очками. Они лежали в кармане рубашки! Лукаш задел ту же самую ветку, которая утром смахнула очки с его носа, и в каком-то озарении — словно внезапно проснулся! — увидел со стороны, как машинально прячет очки в карман.

После сытного завтрака и сборов мы пошли смотреть на китов. Тадуссак расположен при впадении пресной реки Сагеней в соленый Лаврентий, а это любимый коктейль криля — пищи китов. Ничего удивительного, что Тадуссак привлекает толпы туристов, жаждущих увидеть и сфотографировать морских гигантов. Чаще всего им удается полюбоваться белухой, малым полосатиком и горбатым китом, реже — голубым китом, самым большим созданием на земном шаре! Чтобы понаблюдать за китами, можно сесть на специальное судно, но это стоит денег. Так что мы припарковали «форд» на одной из боковых улочек неподалеку от причала с яхтами и пешком отправились к Пуант-де-Истла на край мыса, разделяющего фьорд Сагеней и залив Тадуссак, откуда якобы можно увидеть фонтаны китов.

Тропа на Пуант-де-Истла отходит от асфальтовой дорожки у платной парковки и, петляя среди скал, карликовых елочек и инея мха, перерезает хребет полуострова, выбираясь на открытый берег залива. На узкой тропке масса народу — точно на Орлиной грани в Татрах. Мимо — туда и обратно — потоком следуют шумливые любители китов. Ни пописать, ни к тишине прислушаться. И вдруг — какая встреча! Старый знакомец с российского Севера — иван-чай. Глядит на меня лиловыми глазами из-под каменного навеса, словно желая утешить: туристы преходящи, а флора — вечна. И сразу настроение улучшилось. Хорошо, что растения умеют молчать.

На другой стороне хребта от открывшейся картины захватывает дух. Взгляд просто улетает в пустоту реки и неба, в которой Кеннет утопил разум Мелвилла (сказав, что это уже не Канада), а под ногами — скальные изломы, словно потрескавшиеся ступени пантеистического храма, облепленные туристами в ожидании китов. Когда тут странствовал Уайт, никаких туристов не было — мода на китов возникла лишь в 1972 году, когда ввели мораторий на охоту.

По скалистым ступенькам мы осторожно спустились к воде. Среди величественных скал я даже отыскал нишу, где можно было спрятаться от людей и людских голосов. Только крики птиц и шум реки Святого Лаврентия… А он и правда соленый! Сквозь зеленоватую от водорослей водяную линзу посверкивало в камушках солнце, рассеивая свет на дне. Легкая волна колыхала пену у берега и морщила мое лицо. Мелвилл был прав — медитация и вода едины.

Китов мы так и не увидели. Разочарованный Кшись задрапировался в гирлянду из фукуса. Лукаш сфотографировал его (седовласый кашалот), и мы пошли пить кофе.

Кафе «Отец Кокар» еще не проснулось. Только иезуит в капюшоне внимательно поглядывал на нас с вывески над калиткой. Перевернутые стулья на столиках, печально свисающие зонтики, полусонная загорелая девушка подметает зал. При виде нас заспанная мордашка осветилась улыбкой. Застрекотала кофеварка, встали на ноги стулья, стол был накрыт в мгновение ока, точно по мановению волшебной палочки. Мы, должно быть, производили впечатление! Три пожилых гражданина в скитальческом настроении — точно троица вышедших на пенсию хиппи, — к тому же этот странный язык, шелестящие звуки…

— Ты думал в «Жаке»[92], — поинтересовался Каспшик, — что нам доведется вместе пить кофе на берегу реки Святого Лаврентия?

— Да ладно… — буркнул я, не в силах оторваться от картины, открывавшейся с террасы кафе. На первом плане — яхты в марине, точно стая присевших на воду чаек, дальше палитра воды и неба — от сизых теней на лучезарной голубизне до пепельной матовой полосы на горизонте, — тут заискрилось, словно солнце точит лучи о волну, там зажемчужилось и погасло…

— Эх, разбросало нас по свету, — продолжал Кшись. — Михал в Гамбурге, Анка Семанюк — во Франции, год назад мужа похоронила. Эля, фамилию забыл, зато сиськи помню, истинная мальвазия, так вот, эти сиськи вышли замуж за итальянского сенатора и осели в Риме, Янишевский недавно переехал из Барселоны в Ла Корунью. Помнишь Юрека?

— А как же? — До меня наконец дошло, что Каспшик перечисляет постоянных посетителей «Жака»… — Август восьмидесятого, зал «Бэхапэ»[93] на Гданьской верфи. Плакаты с «Солидарностью», еще пахнущие краской, прямо из ситографа. Говоришь, Юрек теперь в Ла Корунье живет… Что ж, у каждого свои киты…