Последние двадцать лет показали, что некоторые медицинские термины берутся на вооружение не только врачами, но и теми, кто подвергся гипердиагностике, в данном случае это часть целой возрастной группы, которая использует нашу терминологию и открыто демонстрирует

27

конфликт, который мы когда-то считали внутренним, проходящим тихо, в подсознании.

Прежде чем попытаться понять смысл сегодняшнего отзвука нашей терминологии, мне хотелось бы оглянуться назад: на наших профессиональных и идейных предшественников. Сегодня, когда термин "идентичность" чаще всего ассоциируется с шумными проявлениями, с более или менее отчаянными "поисками" или с почти намеренно запутанными "исканиями", я хотел бы предложить две формулировки, хорошо показывающие, что такое идентичность - в тех случаях, когда действительно имеешь дело с таковой.

Мои собеседники - два бородатых патриарха, родоначальники психологических школ, заложивших основы нашего понимания идентичности. Субъективное вдохновенное ощущение тождества и целостности, которое я бы назвал ощущением идентичности, кажется, лучше всего описано В. Джеймсом в письме к жене:

"Характер человека проявляется в том его умственном или моральном состоянии, когда в нем наиболее интенсивно и глубоко ощущение собственной активности и жизненной силы. В такой момент внутренний голос говорит ему: "Это и есть настоящий я!"2

Такой опыт всегда предполагает "…элемент активного напряжения, некоторой стойкости и веры в то, что внешние обстоятельства помогут ему, но не полную уверенность в этом. При полной уверенности это состояние переходит в нечто косное и тупое. Отнимите уверенность, и я испытаю (при условии, что я uberhaupt* в этом энергичном состоянии) какое-то восторженное блаженство, горькую решимость сделать все, что угодно, и все преодолеть… и хотя это всего лишь настроение или эмоция, не выраженная в слове, она является глубочайшей основой всех моих практических и теоретических устремлений…". Джеймс употребляет слово "характер", но я позволю себе утверждать, что он описывает чувство идентичности

Вообще (нем.). - Прим. перев.

28

что описанное им в принципе доступно опыту любого человека. Для него это понятие психологическое и моральное, в смысле "моральной философии"1" того времени. Он переживает состояние, возникающее скорее внезапно, неожиданно, как узнавание, а не то, которого упорно "ищут". Это - активное напряжение (а не оставляющий тебя в недоумении вопрос), напряжение, которое должно побудить человека к действию, но без гарантии успеха, а не такое, которое без этой гарантии сменяется бессилием. Но вспомним, что, когда Джеймс писал это, ему было за тридцать, что в юности он столкнулся с "кризисом идентичности" (и описал его), по-настоящему серьезным и глубоким, и что он стал знаменитым психологом и философом американского прагматизма уже после того, как примерил к себе различные культурные, философские и национальные модели самосознания: непереведенное немецкое слово "uberhaupt" в середине цитаты - вероятно, отголосок наполненных противоречиями студенческих лет, проведенных в Европе.

На примере биографии Джеймса можно изучать затянувшийся "кризис идентичности", а также возникновение в новой и склонной к экспансии американской цивилизации "self-made" идентичности. Мы не раз будем возвращаться к Джеймсу, но сейчас в поисках другого определения обратимся к суждению, утверждающему единство личной и культурной идентичностей, берущих начало в прошлом народа. Обращаясь к членам общества Бнай Брит в 1926 г., Зигмунд Фрейд сказал:

"Меня не связывали с еврейством (признаюсь в этом к своему стыду) ни вера, ни национальная гордость, потому что я всегда был неверующим и не получил религиозного воспитания, хотя уважение к тому, что называют "этическими нормами" человеческой цивилизации, мне прививалось. Я всегда старался подавлять в себе склонность к национальной гордости, считая это вредным и неправильным; меня беспокоили подобные явления в народах, среди которых мы, евреи, живем. Но было много Другого, что делало евреев и еврейство неотразимо притягательными, - много смутных эмоциональных сил, тем более сильных, чем труднее они поддавались выражению словами, а также ясное осознание внутреннего тождества с ними, уютное сознание общности психологического ус-

29

тройства. Кроме того, было ощущение, что именно своему еврейскому происхождению я обязан появлению у меня двух черт, свойственных мне в течение всей моей трудной жизни. Будучи евреем, я чувствовал себя свободным от многих предрассудков, ограничивающих интеллект других людей; будучи евреем, я готов был примкнуть к оппозиции, не заручаясь согласием "сплоченного большинства"3.

Ни один перевод не передаст изысканного стиля немецкого оригинала: "смутные эмоциональные силы" - "dunkle Gefuehlsmaechte". "Сохранение интимности, общности психологического устройства" - "die Heimlichkeit der inneren Konstruktion" - то есть не просто "психологического" и, конечно, не "интимного" - речь идет о глубокой общности, знакомой лишь тем, кто ее испытал, и выразимой не в понятии, а в мифе.

Эти основополагающие заявления взяты не из теоретических работ, а из конкретных посланий: из письма к жене от поздно женившегося человека, из речи к "братьям" от оригинального наблюдателя, которого долго не понимали коллеги. Однако при всей их поэтической непосредственности они - продукт изощренного ума и поэтому почти полно иллюстрируют основные параметры положительного ощущения идентичности. Гений с изощренным умом - это, конечно, особая идентичность, с особыми проблемами, которые часто вызывают в начале карьеры продолжительный кризис. И все же он дает первичную формулировку того, что мы потом изучаем как нечто общечеловеческое.

Это единственный случай, когда Фрейд использовал термин "идентичность" не просто мимоходом, а в очень существенном этническом смысле. И, как и следовало ожидать, он точно указывает на те стороны проблемы, которые я назвал зловещими и вместе с тем очень важными - тем более важными, чем "труднее они поддаются выражению словами". Ведь "сознание внутренней идентичности" у Фрейда включает в себя чувство горькой гордости, сохраненное его рассеянным и часто презираемым народом на протяжении долгой истории гонений. Оно коренится в особом (в данном случае интеллектуальном) даре, который успешно преодолел ограничение его возможностей со стороны враждебного окружения. В то же время

30

Фрейд противопоставляет позитивную идентичность бесстрашной свободы мыслить негативной черте "народов, среди которых мы, евреи, живем", а именно "предрассудкам, ограничивающим интеллект других людей". И тогда мы понимаем, что ^идентичность человека или группы может быть соотнесена с идентичностью другого или других и что гордость за сильную идентичность может свидетельствовать о внутренней свободе от более влиятельной групповой идентичности, например идентичности "сплоченного большинства"^ В утверждении, что те же исторические обстоятельства, которые ограничили интеллектуальную свободу предвзятого большинства, интеллектуально укрепили изолированное меньшинство, слышится беспредельное торжество. Ко всему этому мы вернемся при обсуждении национальных отношений4.

А Фрейд идет дальше. Он мимоходом признает, что должен был "подавлять в себе склонность к национальной гордости", характерную для "народов, среди которых мы, евреи, живем". Здесь, как и в случае с Джеймсом, только анализ гордости молодого Фрейда показал бы, как он пожертвовал другими устремлениями ради применения методов естественных наук к изучению психологических "факторов достоинства". Кстати, именно в снах Фрейда прекрасно отразились подавленные (или, как бы назвал их Джеймс, "отброшенные" или даже "уничтоженные") аспекты его "эго" - ведь наша "негативная идентичность" преследует нас по ночам5.