Николай не говорил, кто этот человек, что между ними произошло. Он только поторапливал меня, иногда ругался. Может быть, мне показалось, что он даже всхлипывал. Это было особенно заметно, когда, погрузив того человека в лодку, мы не смогли сразу отчалить, потому что лодка под тяжестью осела, и нам с Николаем пришлось лезть в воду, чтобы ее столкнуть. Глубокое место на реке было как раз напротив моста, и там мы сбросили того человека. При этом сами едва не перевернулись. Николай вывалился за борт и некоторое время плавал рядом с трупом, но потом все-таки влез в лодку.
Мы уже хотели грести к дому, но увидели, что тот человек не утонул и раскачивается на волнах. Это было самое страшное за этот вечер. Николай сказал, что его нужно втащить в лодку. Мы оба очень устали, и, когда все-таки удалось перетащить его через борт, у меня не осталось сил, чтобы грести. На весла сел Николай и кое-как догреб до берега. Было уже за полночь – по мосту прошел южный поезд, а он обычно идет мимо нас в четверть первого.
Уточняю, к берегу мы направились, чтобы найти какую-нибудь тяжесть. В темноте искать пришлось долго, а когда нашли подходящий камень, Николай взял проволоку, заставил меня снять с брюк ремень. Потом он привязал камень к тому человеку – тот все это время лежал в лодке, наполовину затопленной водой. Уточняю, что вода просочилась сквозь щели, а кроме того, мы зачерпнули бортом, когда возились на середине реки.
Камень привязывал один Николай, а я в это время лежал на берегу, и меня рвало. Когда можно было отчаливать, он ударил меня несколько раз кулаком по лицу и заставил залезть в лодку. На этот раз все удалось сделать быстрее, тот человек сразу ушел под воду. Мы долго прислушивались, опасаясь, что на берегу могли быть люди, но, кроме звуков лопающихся пузырей, ничего не услышали. Нас постепенно сносило течением к мосту, там от фонарей светло, но не было сил взяться за весла, мы продрогли и даже не знали, как быть дальше. У Николая начались видения, ему казалось, будто мы зацепили того человека и тащим за собой. Он веслом все пытался оттолкнуть его, но там, конечно, ничего не было, я сам видел, что он сразу ушел на глубину.
Уже светало, когда мы причалили у нашего двора. Я привязал лодку, потом пошел в сарай, чтобы отнести весла, и тут оказалось, что наши не спали, они начали ругать меня за позднее возвращение, подумав, будто я пьяный и вывалялся где-то в луже. Я не стал ничего объяснять, только сказал, что Николай нечаянно упал в воду, а я его вытаскивал. Жена, поняв, видно, что мы с Николаем чувствуем себя плохо, постелила, и мы легли.
Родным я не сказал, как познакомился с Николаем. Не было у меня и мысли о том, чтобы сходить в милицию. Понимаю, что поступил неправильно, но после всего, что нам с Николаем пришлось перенести в ту ночь, я не мог поступить иначе. К тому времени между нами возникла общность или что-то в этом роде. Было такое ощущение, будто мы попали в неприятную историю и нам теперь вместе придется выпутываться. Ночные блуждания по реке, возня с тем человеком, усталость – все это сблизило нас, мы с Николаем оказались вроде друзьями по несчастью.
Убитого человека я не знал, никогда не видел, да я и не хотел знать, кем он был, что у него произошло с Николаем. Мне казалось тогда, что чем меньше знать, тем будет легче. Я думал только о том, чтобы побыстрее все кончилось. После всего, что произошло, заявить о Николае мне казалось предательством. Была даже надежда, что все это окажется сном, исчезнет и забудется. Но утром, увидев рядом с собой спящего Николая, я понял, что все произошло на самом деле. Лицо его было исцарапано, пальцы сбиты, одежда перепачкана. Проснувшись, Николай вскочил, долго смотрел на меня, видимо, припоминая детали прошедшей ночи, потом сразу как-то обмяк и сказал, что мы здорово влипли. Он подошел к зеркалу, пошутил, что, мол, не знал, как выглядят убийцы, а теперь вот знает.
Ни жены, ни отца в доме уже не было, и мы без помех привели себя в порядок. Николай долго брился, потом чистил свою куртку, туфли. В некоторых местах у него на куртке остались капли крови, и он счищал их всем, что мог найти в доме – бензином, ацетоном, каким-то растворителем. Увидев на туалетной полочке моей жены разные тюбики с кремами, Николай чем-то протер себе руки, лицо и постепенно отходил, веселел, даже рассмеялся, вспомнив свои ночные страхи, когда ему казалось, будто тот человек плывет за нами.
Однако вскоре он опять стал раздражительным, несколько раз выбегал к калитке посмотреть, не идут ли за нами, потом потребовал, чтобы мы взяли лодку и объехали места, где были ночью. И когда мы приплыли на то место, Николай обшарил камыши, поднимался по тропинке к шоссе, которое проходит над обрывом.
В тот же день Николай послал меня в магазин за водкой. У меня не было денег, и я вынужден был взять у отца – из тех, что он собирал на новый телевизор. Когда я принес водку, мы сразу ее выпили, и Николай, видимо, опасаясь, что я выдам его, начал угрожать, говорить, что теперь мы с ним связаны, что нам теперь нужно держаться друг друга. И тут же потребовал, чтобы я отдал все деньги ему. А когда я стал возражать, он, сдавив мое горло рукой, сам взял деньги в моем кармане. Горло он мне сдавил так сильно, что я почти потерял сознание, и он ударил меня несколько раз по щекам, чтобы привести в чувство. Потом обошел дом и взял все деньги, которые нашел.
На работу я не пошел, и мы весь день слонялись по улицам, заходили в магазины, ездили на рынок, смотрели какой-то фильм, обедали в ресторане, заглядывали к Галке. Уточняю, что Галка – это продавец пивного ларька, все ее знают, потому что она давно работает и не разбавляет пиво.
Возвращаться вечером ко мне Николай отказался, объяснив это тем, что нас скорее всего уже поджидает милиция. Думаю, причина была еще и в том, что он забрал в доме все деньги. И меня Николай не отпустил домой, опасаясь, что, оставшись один, я его выдам. Он вдруг стал очень подозрительным. Например, выпив у Галки пива, куском газеты протер кружку, чтобы на ней не оставалось следов его пальцев. А когда были в ресторане, боялся прикоснуться к бутылке, чтобы не оставить на ней отпечатков пальцев, хотя знал, что бутылки тут же уберут и свалят в общую кучу. Тогда мне показалось, что у Николая была какая-то тихая истерика и он не соображал, что делает.
Ночь мы провели в тепловозном депо. Там круглые сутки работает столовая, да и пройти можно без труда. Под утро, когда на нас с Николаем уже стали поглядывать с подозрением, а кто-то спросил, кто мы такие, Николай бросился в дверь. Мы вместе побежали через пути, несколько раз падали, а когда остановились, то увидели, что за нами никто не гонится. И я предложил забраться в кабину тепловоза. Там мы и переночевали.
Утром мы опять пошли бродить по городу. Деньги у нас уходили быстро, потому что Николай хотел обедать и ужинать только в ресторане и обязательно заказывал водку или коньяк. Он говорил, было бы глупо не воспользоваться этой возможностью, потому что там, он не уточнял, где именно, дают только баланду и хлебать ее придется не один год.
Вторую ночь мы провели в парке, в газетном киоске, для этого пришлось взломать дверь. Это было нетрудно, потому что задней стенкой киоск выходил к кустам. Чем объяснить то, что Николай не покидал города, хотя и опасался задержания, не знаю. Могу сказать только, что он часто менял мелочь у продавцов, выпрашивал у них двухкопеечные монеты и звонил куда-то. У него был длинный список телефонов, десятка два или больше, и по этим номерам он звонил. Я видел, как после очередного звонка он вычеркивал один из номеров. А когда все номера оказались вычеркнутыми, Николай собрался уезжать.
На третий день у нас кончились почти все деньги, их хватило только на то, чтобы купить два железнодорожных билета до какой-то станции, названия ее не помню. Мы проторчали на ней весь день – Николай ожидал, сам не зная чего. Но мне все это надоело, и я прямо ему сказал, что решил вернуться в Москву. Он попытался меня припугнуть, но я настоял на своем и первым же поездом, который шел в сторону Москвы, вернулся домой…»
