На этот раз она действительно не поняла, а может быть, сделала вид, что не поняла.
— Ты хочешь сказать…
— Да! Да! — нетерпеливо перебил я. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Иметь жену — чертовски старомодно, но в случае с Лельной я был согласен быть старомодным.
— Это как–то неожиданно… — Лельна ждала, что я что–нибудь скажу, но я молчал. — Я не могу сразу вот так. Мне надо подумать.
Я почувствовал себя оскорбленным. Я не представлял, о чем здесь можно думать. Разве ей не ясно, что я люблю ее?! Я мог бы покончить с этими глупостями в один миг, мне стоило лишь заглянуть ей в глаза. Но я не хотел этого. Я хотел настоящей любви, а не суррогата. Это был случай, помочь в котором мне не мог даже Дьявол.
— Хорошо, — сказал я, — подумай. Когда дашь ответ?
Лельна бросила на меня умоляющий взгляд.
— Не торопи меня, пожалуйста.
— Хорошо, — вновь сказал я. — Буду ждать. Ты позволишь мне время от времени навещать тебя?
— Конечно!
Я поднялся.
— Кстати, где ты сейчас работаешь?
— Почему это тебя интересует?
— Обойдемся без лишних вопросов, — сказал я строгим тоном, каким общался с подчиненными.
— Департамент Распределения. Тридцать первый класс.
— Вот что… — Я сделал вид, что размышляю, хотя все было наперед решено. — Переведу–ка я тебя к себе. У меня есть вакантная должность двадцать третьего класса.
— Спасибо, — сказала Лельна, как показалось мне, равнодушно.
— Не за что. Я приеду завтра.
Не тратя времени на лишние слова, я оставил ее. Возле моей машины толпились люди. Когда я вышел, они расступились. В их взглядах можно было прочесть почтение и зависть. Это отчасти вернуло мне хорошее расположение духа.
Однако на следующий день я не приехал, как и через день. Я был занят делами Департамента. Старый пердун Мэльм здорово мешал мне. Уже пришло время занять его место, а я никак не мог провернуть эту небольшую операцию. Для того, чтобы сесть в кресло Директора Департамента, я должен был непременно повидаться с Кабинет–премьером, возглавлявшим Службу Департаментов. Пост Кабинет–премьера занимал некто Тройд, с завидным упорством отказывавшийся знакомиться со мной. Не помогла даже такая крайняя мера, как несколько каверзных вопросов, заданных Тройду на пресс–конференции, когда журналисты ни с того ни с сего стали назойливо интересоваться, почему господин Кабинет–премьер не обращает внимания на. талантливого молодого работника, служащего под его началом. Тройд оставался глух и нем, словно забившийся под корягу налим. Наверху шла своя игра, Тройд не хотел пускать в нее новичка.
Был еще один путь занять вожделенное место. В случае смерти Директора Департамента его кресло автоматически переходило к заместителю. Я долго не мог решиться на крайние меры. В конце концов старик Мэльм был всего лишь безобидным олухом. Но безразличие Тройда вывело меня из себя. Во время утреннего доклада, когда мы остались наедине, я посмотрел в глаза Мэльму и приказал его сердцу остановиться. Старик посинел и рухнул на пол; его не хватило даже на пару конвульсий.
Все прошло как нельзя лучше, никто ничего не заподозрил. В тот же день я произнес прочувственную речь над телом бедняги Мэльма, а на следующее утро занял его кресло. Я не терзался угрызениями совести. Мне было чуть жаль старика, но он мешал мне. Я убил его лишь для того, чтобы устранить препятствие.
У меня было великолепное настроение, когда я вновь направился к Лельне, однако у ее дома меня ожидала небольшая неприятность.
Семнадцатые предпочитают не связываться с марами, как называют у нас людей, охраняющих спокойствие государства. Обычно высшие чиновники застрахованы от подобного рода недоразумений, но для меня было сделано исключение. Мары схватили меня у дома Лельны, насмерть перепугав всех ее соседей. Я не стал сопротивляться, ограничившись тем, что велел своим стражникам быть со мной повежливей. В результате они внесли меня в камеру чуть ли не на руках. Дверь с лязгом захлопнулась. Я не проявлял беспокойства. Если бы меня хотели убить, я давно был бы мертв. Нет, здесь было что–то иное. Кто–то из высших заинтересовался мной. Это было мне на руку. Я спал словно новорожденный, сладко и без снов.
Все прояснилось уже на следующий день. Мне был устроен допрос, который я использовал с чрезвычайной пользой для себя. По моему беззвучному приказу следователь рассказал все, что знал сам, а затем вызвал начальника тюрьмы, который, при мне сделав пару звонков по телефону, дополнил картину событий новыми штрихами. Против меня интриговал Тройд, заподозривший, что чересчур удачливый чиновник является ставленником кого–нибудь из его соратников. Немного поразмыслив, я начал давать показания на Директора Департамента Обороны, который, как я знал, считался соперником Тройда. Удостоверившись, что Кабинет–министр заинтересовался моей персоной, я потребовал личной встречи с ним, заявив, что располагаю чрезвычайно важными сведениями, которые сообщу не иначе как с глазу на глаз. И следователь, и начальник тюрьмы постарались убедить Кабинет–министра в искренности моих слов. Тройд попался на крючок. Он заявился в мою камеру — низенький толстячок с неприятным выражением лица. Он шел карать, а пришлось миловать. Из тюрьмы я вышел заместителем Тройда. Наутро все агентства посвятили новому заместителю Кабинет–министра массу восторженных слов, сообщив заодно, что прежний заместитель был уличен в неблаговидном поступке и понижен.
Когда я нашел свободное время и смог отправиться к Лельне, меня сопровождал эскорт из четырех мотоциклистов. На этот раз я не стал расходовать силы на душещипательные беседы. Я просто велел Лельне собираться. Квартира, в которую я ее поселил, располагалась в самом престижном районе города. По моему приказу ее обставили только настоящей мебелью. Здесь присутствовал даже шкаф с подлинными старинными книгами. Холодильники были полны натуральных продуктов.
Здесь тебе будет думаться лучше, — сказал я, не пытаясь скрыть довольной улыбки. — И хорошо, если бы ты решила поскорее.
Лельна не нашлась, что сказать. Вместо этого она вдруг заплакала.
— Я так испугалась за тебя, когда передали, что ты — враг государства, — выдавила она сквозь рыдания.
Я почувствовал, что мне следует обнять ее, но я спешил. Меня ждали важные дела.
— Все нормально! Я буду у тебя завтра, в крайнем случае через день!
Наступили горячие деньки. Я продолжал восхождение на вершину власти. Мои соперники один за другим сходили с дистанции, уступая всепобеждающей силе взгляда. Я не стал убивать жирного Тройда, сделав его своим верным слугой. Из кресла первого заместителя Кабинет–министра я пересел в кресло вице–президента, прежний обладатель которого, как на грех, умер от сердечного приступа во время банкета, на котором присутствовал и я. Президент Эйв лично представил меня парламенту. Я произнес речь, которую, как и прежде, транслировали все агентства. После этой речи народ горячо полюбил нового вице–президента. Эйв был оттеснен в тень. Я внушил ему, что не стоит сопротивляться.
Я в очередной раз сменил дом, заняв один из дворцов. Отныне меня ежесуточно охраняли двенадцать головорезов, а моя улыбка не сходила с панорамных экранов.
Теперь я попадал к себе домой лишь поздно вечером. Меня ждал ужин, который готовила Лельна. Как–то само собой получилось, что она стала моей женой. Мы не разговаривали с ней на эту тему. У меня не было ни времени, ни желания. Я любил ее, и этого было вполне достаточно. Просыпаясь, я неизменно касался губами ее чуть помятой сном щеки и торопливо уходил, не забывая произнести три заветные фразы:
Семнадцатый всегда прав!
Семнадцатый всегда умен!
Семнадцатый преисполнен сил!
Пресса захлебывалась от восторга. Удачливый молодой вице–президент как нельзя лучше олицетворял систему. У меня появилось множество поклонников. Немудрено, ведь недаром я уделял столько времени всевозможным интервью, которые почти ежедневно транслировались по панорамным экранам. Улыбаясь во всю ширину рта, я внушал миллионам Семнадцатых бесконечную любовь к себе. Это действовало куда более безотказно, чем щедрые обещания или жалкие подачки, на которые время от времени раскошеливались власть предержащие. Когда умер Эйв, — у старика по странному стечению обстоятельств тоже оказалось слабое сердце, — о нем не жалела даже собственная жена. Похороны обратились в триумф нового президента. Я упивался всеобщим поклонением и лестью.
