А греет монета только тогда, когда она поближе к телу. Поэтому Арье никогда не рискнул бы положить свои деньги в банк или заменить их процентными бумагами. Он не верит в них, как не верит и в другие новейшие изобретения и выдумки, например, в телеграф. Впрочем, когда нужно или когда можно извлечь из этого выгоду, он не прочь воспользоваться и новшествами.

— Все эти акции, банки, то да се, — говорит Арье, — все эти штуки один обман и подвох, они и нужны-то одним бездельникам и голоштанникам, у которых все состояние — фи-фу-фа (при этом Арье красноречиво поводит рукой в воздухе, чтоб объяснить вам, что означает это фи-фу-фа). Ломаного гроша не стоят все эти бумаги. Ими только кринки накрывать, на это они годятся. Тьфу! Вот звонкая монета совсем другое дело.

По той же причине, из боязни обмана и подвоха, Арье избегает всякого мало-мальски сложного дела, требующего вычислений и расчетов, которые ему не под силу. Арье любит настоящее дело, такое, чтоб сразу прибыль — и все. А если ему предложат «ярмарку в небе», то бишь «журавля в облаках», или что-либо в этом роде — нет, его не проведешь!

Из недвижимости, кроме большой усадьбы, где он сам живет и торгует, — там стоит дом окнами на улицу, а амбары, конюшни и хлева тонут в высоких штабелях и кучах кое-как наваленных досок, — у Арье есть на одной из площадей города большой каменный дом. Этот дом продавали с аукциона за долги, а Арье был в числе кредиторов. У него есть и большой сад на окраине города — он достался ему за долги от одного кацапа, отъявленного пьяницы, которому Арье помогал в трудные минуты и в итоге тот задолжал ему крупную сумму под солидные проценты. Вдобавок, у Арье есть земля, пустыри, которые перешли к нему в уплату долгов от соседних крестьян и уже под его, Арье, властью получили вольную и отдыхали, зарастая травой и бурьяном и служа выгоном для скота. Если к этому прибавить огуречные и арбузные баштаны на слободе, в которых Арье имел долю как вечный кредитор, то выходит, что не напрасно его прозвали «баал-гуф»: так в наших краях называют выскочку, человека разбогатевшего, но грубого и неотесанного.

«Цапом» называли Арье не потому, что такова была его фамилия, а потому, что в городе N. нельзя было оставаться без прозвища. Как только в городе появлялся новый человек, ему немедленно придумывали кличку, ухватывающую какую-нибудь слабую или смешную его сторону. Эта кличка прилипала и переходила из поколения в поколение. Но если в других городах прозвища дают спустя рукава, хватая откуда ни попадя, из Писания и из естествознания, то в городе N. имена одалживают по большей части у животных: Алтер — Гадюка, Рувим-Гирш — Куница, Акиба — Девка, Шолом — Индюк. Само собой, у всякого прозвища свой смысл и дается оно знатоками, успевшими раскопать у нарекаемого какое-нибудь сомнительное достоинство или скандальное происшествие в семье. Вот и Арье звался Цапом, потому что его отец, мир праху его, человек невежественный, из старых откупщиков, всю свою жизнь арендовал «общественного козла», и хозяева коз платили ему за услугу. Эту кличку отец оставил в наследство потомкам, и семейство «козлов», или, по-нашему, «цапов», здравствует и поныне; один из славных отпрысков его — Арье Цап.

Из всех своих владений Арье больше всего любит вышеупомянутый каменный дом с садом на окраине города. Когда его встречают на улице в тележке, запряженной Гнедком, и спрашивают по еврейской привычке: «Откуда и куда, реб Арье?» — он отвечает: «Еду в имение» или «Еду проведать поместье». Если верить Арье, этот сад — единственный в своем роде, его не обойти за день, и не найти равного ни по числу деревьев, ни по урожаю плодов, что душистее и слаще всех в мире. И этот сад приносит ему ежегодно пять тысяч рублей доходу!

— Ты видал мои осенние яблоки? — хвастает Арье. — Не видал? Ну и дурак!.. Считай, что ты осенних яблок не видел никогда! Ты думаешь — это яблоки как яблоки? Эх, дурак ты, дурак, — да таких яблок, как у меня, даже в губернаторском саду не сыщешь. Дыню ты видал? Вот какие у меня яблоки. Каждое с дыню! Их за версту видать, глупый ты человек, как висят на дереве между листьев дыни. Пойдем, дурак, я тебе покажу, чтоб не говорил, будто Арье врать горазд. — С этими словами он тащит недоверчивого к себе в дом, показывает ему два огромных красавца-яблока и все расписывает их чрезвычайный вкус, запах и цвет.

Правда, со временем обнаружилось, что эти два яблока, хранившиеся в буфете, выросли не у Арье в саду, а были подарены ему неким Лампедрицким, его должником; однако это нисколько не смутило Арье. Он продолжал водить в дом маловерных, чтобы придать весу своим словам и наглядно показать, каковы яблоки Арье, «чтоб не говорили, будто Арье врать горазд».

Эти два яблока так долго валялись в буфете, что в конце концов испортились. Однажды накануне субботы запах гнильцы почуяла жена Арье Хана, дородная, дебелая женщина с постоянно красным носом и красными глазами — из-за пристрастия к бутылочке. Чтобы не рассердить мужа покушением на честь его яблок, она обратилась к нему вкрадчиво и как бы за советом:

— Как ты думаешь, Арье? Кажется, яблоки немного попахивают… Жалко их… Отчего ты молчишь, Арье?

— Протухли? Так пусти их на цимес, — ответил Арье без лишних слов. Хана послушно обратила их в цимес, и яблок как не бывало.

То же и с его богатством и силой — двумя главными доблестями, которыми Арье так гордился. Их он расписывал и разукрашивал байками и небылицами. Однажды ночью к нему в конюшню забрались три вора и наметили себе жертвой Гнедка. Он, Арье, как раз в это время — случайно или по какой надобности — вышел во двор в одной рубахе и подштанниках. Он услыхал шум, заподозрил неладное, осторожно подкрался, схватил двоих за шиворот и стукнул их лбами, а третьего свалил пинком ноги. Затем связал их, погрузил на телегу и повез в полицию. Или как-то раз пять пьяных кацапов хотели его избить, так он схватил одного из них за ногу, размахнулся им, как дубиной, и повалил наземь всех остальных. Рассказы о своем богатстве Арье начинал историей о графе или генерале, одолжившем у него пять или десять тысяч рублей. Иногда Арье связывал свое богатство и силу в одно: начинал с графа, который якобы одолжил у него большие деньги и не захотел платить, а заканчивал такой, например, историей: однажды он пришел к графу требовать свою монету. Тот был один в доме. Арье схватил графа за горло и сказал:

Отдашь деньги — ладно, а нет — тут тебе и крышка.

Подобные истории Арье рассказывал в окружении работников дровяных складов и балагул, которые толпились рядом со своими ломаными-переломаными телегами и полудохлыми клячами, ожидая, пока их наймут везти купленный лес. Они обступали Арье и охотно слушали его. Если и после всех этих рассказов находился скептик, Арье разрешал его сомнения специальным способом: он раздвигал два пальца, большой и указательный, хватал ими, как клещами, маловерного за затылок, и принимался трясти его, как тростинку, из стороны в сторону и приговаривал:

Отвечай, отвечай же, клоп, кто сильнее всех?

— Реб Арье, реб Арье, — поневоле признает несчастный, тщетно пытаясь высвободиться из мертвой хватки.

— Кто сильнее всех? Кто самый сильный? — не унимается Арье, продолжая сжимать его шею, хотя тот уже бьется в тисках, как рыба на суше, и лицо его наливается кровью.

— Реб Арье, реб Арье! — стонет бедняга, позволивший себе усомниться, задыхаясь и страдая от боли.

— Ну ладно, ступай, собака, к себе в конуру и держи язык за зубами, когда взрослые разговаривают, — заканчивает Арье нравоучение и отпускает провинившегося.

— А ты чего пятишься? — обращается Арье к другому балагуле, который действительно отступает назад, — подойди-ка, я пощупаю тебя, сынок. Не бойся, дурачок, ничего я тебе не сделаю. Я тебя на один ноготь положу, другим прищелкну, тут тебе и конец. — При этом Арье показывает, как давят приговоренную к смерти вошь, чем возбуждает смех всех присутствующих.

Само собой разумеется, все это делается не со зла, а ради развлечения. И балагула, и Арье хотят только позабавить собравшихся.