Тесть и зять — два сапога пара. Только тем и разнятся, что Аполлон всё время чешется, а Харон в редакторах городской газеты ходит, всякой «дрянью» читателей пичкает. А по части «забутылить» — их водой не разольешь.

Известие о нападении марсиан на землю потрясает город. Толпа обезумевших ищет следы поработителей. След одноногого Полифема принимает за след марсианина. А Полифем взобрался на скамейку с костылем и дробовиком — орет о предательстве генералов, о шпионах. Он призывает настоящих патриотов Земли объединиться вокруг знамени, поскольку патриотизм… и так далее… «Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».

Старикашка Аполлон попытался просветить неразумного Полифема, что Марс — планета безжизненная и прочее… Полифем его за воротник: «Шпион марсианский, дерьмо плешивое! К стенке тебя!»

Здравомыслящий Аполлон братьев Стругацких спасает свою жизнь бегством… в трактир. Там ему приятно убедиться, что патриотические вопли Полифема противны всем. Кронид-архивариус, налакавшись до пучеглазия, объясняет: «Марсиане как марсиане. Одного зовут Калханд, другого — Эгей, оба южане, с такими вот носами…» Аполлон ненавидит патриотизм, прощает блуд дочери, скрывает интимные связи с горничной, надувает дружков-филателистов, как клоп лезет в каждую щель за пенсией, похихикивает над таким же алкоголиком, как и сам, золотарем Минотавром. Он-де сам дрянь, но дрянь на одно пятнышко чище.

В предисловии к повести «Второе нашествие марсиан» Роман Подольный стремится внушить читателю: «Все события происходят в стране без названия. Можно только понять, что это — капиталистическое государство, выступавшее во Второй мировой войне в союзе с фашистской Германией, да догадаться, что находится оно в Европе».

Своих героев братья Стругацкие пытаются укрыть территориально, наградили их двуликими древнегреческими именами, лишили их принадлежности хотя бы к какому-либо племени, не говоря уже о нации. На первых страницах повести им это кое-как удавалось, но дальше… Хвост вытянут — нос увязнет, нос вытянут — хвост прилипнет.

В повести «Второе нашествие марсиан», проиллюстрированной двуликими и трехликими портретами героев, вся нечисть выражается пословицами: «Не наводи тень на ясный день», «Лес рубят — щепки летят», кур называют «пеструшками», ходят «утицей», курят сигареты «Астру», анекдоты у них «соленые», они друг другу «обламывают рога», Минотавра называют «золотарем», распутников — «кобелями», распутниц — «кошками». Всякая человеческая нечисть в трактирах «дует первач-синюховку», вооружается «дробовиками», дебатирует на «пятачках». Эта нечисть даже имеет свою конституцию, свободу слова…

Если в первой части повести братья Стругацкие «строгали» еще рубанком, то во второй, поплевав в ладони, стали тесать зазубренным топором. Всех патриотов «безымянной» страны, которые во всей неприглядности показали читателям свое нижнее белье, они отправляют сражаться с марсианами. Вооружившись чем попало, земляне устраивают засады. Ждем баталий. Должны же земляне «безымянного» государства как-то постоять за себя. Не тут-то было! Всех патриотов-алкоголиков, как зверей, вылавливают сами же земляне: фермеры, вооруженные горожане, интеллигенция.

А где же поработители-марсиане? Марсиан-то землянам даже и увидеть не довелось. Правда, слушок пронесся по городу, что один марсианин забегал в аптеку за лекарством. Но кто же поставил землян на колени? Марсиане через своих агентов землян скупили у фермеров всю пшеницу, посоветовали им засевать поля особо дефицитным злаком и гнать из этого злака синюховку.

Мир и благоденствие воцарились в «безымянной» стране. Хлещут земляне синюховку, едят, почавкивая, синий хлеб. Марсианские агенты на каждом углу установили донорские фургоны по приему от населения желудочного сока. Платят каждому за стакан этого сока пятерку и только руки потирают. Забежит землянин в будку, сдаст желудочный сок — и в трактир. А в трактире синюховки видимо-невидимо, и стоит она гроши! Пьют земляне. И все довольные, радостные. Старый кунак братьев Стругацких, Аполлон-алкоголик, даже гопака отплясывает. Еще бы! Его желудочный сок отнесли к первосортному. Дежурный фельдшер ему шепнул, что синюховка помогает желудочный сок довести до экстрасока. А за такой сок можно околпачивать на семьдесят — восемьдесят процентов больше!

Старого прелюбодея Парала переплевывает зять Аполлона Харон. Его восстание против марсиан не покаралось никаким законом, и он опять ходит в редакторах городской газеты. О фашизме, философии Харон больше ни гугу! Читатель теперь увидел его настоящее лицо: «У людей больше нет будущего. Человек перестал быть венцом природы. Отныне и присно и во веки веков (прямо по евангелию) человек будет рядовым явлением натуры, как дерево или лошадь, и не больше. Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужны институты и лаборатории, не нужна общественная мысль, философия, литература — словом, не нужно все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией».

Слушают земляне Харона, уминают за обе щеки синий марсианский хлеб, да еще и прихваливают. Ест его и Полифем, и Харон, и сам Аполлон, и Артемида-блудница, и Никострат, и Минотавр-золотарь. Вместе с ними питается синим хлебом и заливает эту пищу синюховкой молодой человек с марсианским именем Эак. Он даже чувствует среди землян себя как дома. А земляне до того вежливы с ним — диву даешься! А он, Эак, опрокинет чарку и вспоминает: «Намазали мы пол сметаной в гостинице, барышень раздели наголо и давай за ними гоняться… В пятнашки, короче говоря, играли».

Слушают земляне Эака и прямо-таки от стыда сгорают, что у них такое захолустье и они ничем не могут козырнуть, своим, так сказать, земным. Но грусть землян оказалась преждевременной. Шалопаи из компании господина Никострата, которому Харон при ударе носком ботинка в определенное место поломал копчик, появляются на площади и ведут на веревке рыжевато-красного петуха. Распевая «Ниобу-Ниобею», шалопаи вваливаются в трактир, заказывают себе бренди, петуху — синюховки и приглашают всех отметить великий праздник — наступление у петуха половой зрелости.

Приполз на четвереньках восвояси с веселой попойки двуликий Аполлон, кругом тишь, благодать, над городом как символ мира и безопасности пролетают сияющие волшебным светом чужие корабли. Сгреб старикашка Аполлон свои «здравомыслящие» записки и решил их отнести зятю Харону в газету, чтобы тот их там тиснул. А братья Стругацкие тут как тут: «Отдохни, дорогой кунак! Ты и так намаялся за свою жизнь немало. Мы твои записки мигом в издательство сволокем. Там сделают все посолидней: критик Подольный их прокомментирует; художник Перкель двулико проиллюстрирует, редактор Клюева многоликости не заметит — и пойдут они гулять по свету стотысячным тиражом. И тебе честь, старче, и нам кое-что на молочишко перепадет».

Так всё и случилось.

— А повесть «Стажеры»? Почему о ней ни слова?

Достаточно того, что сказано об одной повести.

Дорогой Борик!

1. Только что звонил в бухгалтерию «Мол. Гв.». Заверяют, что перевели тебе деньги на сберкассу, перевод состоялся 15 марта. Проверь, если нет — срочно сообщи. Если есть — тоже сообщи.

2. С мадам всё хорошо. Откуда ты взял «огненоносные»? Неужто я так тебе написал? Конечно же, «огненосные». «Неизвестные» отстоять не удалось, это, видишь ли, ассоциируется с «могилой неизвестного солдата». Одним словом, сверка подписана, все идет хорошо, тьфу-тьфу.

3. Статью Краснобрыжего читал и имею. В глаз. Ну и похабщина. Уже здесь пишут негодующие письма, статьи и заметки.

4. С кино так. От Шерстобитова ни слуху ни духу. А вот тот аспирантик, который хотел ставить Саймака, предложил интересную вещь. У него есть друг, некто Котов, в Госкомитете по кино, он профессиональный сценарист. Предлагает нам втроем писать сценарий по «ОО». Аспирантик тогда будет режиссером. Я дал им рукопись, когда они прочитают — состоится встреча, поговорим, я отпишу.