После отъезда из России Гурджиев занялся предпринимательством. То ли ему сопутствовала небывалая удача, то ли овладение мудростью суфиев помогало и в капиталистических джунглях. Во всяком случае, Георгию Ивановичу удалось не просто заработать на жизнь. Он быстро превратился в одного из самых богатых людей Европы. На полученные капиталы гуру создал Институт гармоничного человека и при нём открыл театр. Из всех занятий, какие существовали, продвинутый суфий Гурджиев выбрал профессию, требующую каждый раз сызнова создавать особый мир, изменять и вести к просветлению обитающих в этом мире людей, – профессию режиссёра.

По приезде в Москву «Театру гармоничного человека» назначили место размещения в бывшем купеческом особняке, который стоял в Печатниковом переулке – в самом центре сплетения сретенских кривых и узких заездов, проездов, улочек, недоулиц и проулков. Бывший хозяин особняка славился любовью к театру. По стопам коллеги-купца Константина Сергеевича Алексеева, больше известного по псевдониму Станиславский, он не пошёл. Считал, что стремление служить обществу, превращая сцену в трибуну, истинного коммерсанта только компрометирует. По примеру бар-крепостников позапрошлого и прошлого веков он завёл личную труппу и давал спектакли только и исключительно для друзей – ценителей.

С Гурджиевым приехали пятнадцать самых одарённых, по мнению Мастера, и наиболее приближённых к нему учеников. Семь девушек и восемь парней разных национальностей – азербайджанцы, турки, двое узкоглазых тибетцев, пара арабов, русские, даже трое французов – показывали танцы просветления духа. Эти композиции были похожи одновременно на верчения дервишей, удивительные прыжки на сцене «босоножки» Айседоры Дункан и на имитации боя саблями в хореографии кавказцев. Однако вся эта мешанина и разностильная эклектика производила на зрителей потрясающее впечатление. У каждого, кто сидел в зале, складывалось впечатление, будто, сумей только запомнить и повторить нервную вязь переползаний, вращений и подскоков, и откроется иной, более приспособленный для человека, мир; и сам ты станешь другим: приобретёшь безошибочные рефлексы хищника, станешь потрясающе быстрым. А самое главное – ты поймёшь смысл этой жизни.

Артисты репетировали на сцене небольшого зала. Георгий Иванович сидел в пятом ряду и следил за исполнителями, поглаживая роскошные седые усы. Он периодически останавливал танец, просил исполнителей медитировать. Потом действо начиналось снова.

Сталин вошёл в зал и быстро зашагал к старому другу. В левой руке он нёс потёртый кожаный портфель, туго набитый и, похоже, тяжёлый. Верный Поскрёбышев остался в дверях, цепким взглядом обшаривая помещение. Гурджиев сидел не оборачиваясь, увлечённый вихрем человеческих тел, метавшимся по сцене. Когда вождь приблизился, бесшумно ступая мягкими сапогами без каблуков, Георгий Иванович встал и повернулся: «Здравствуй, Сосо».

– Здравствуй, Георгий. – Маленький Сталин подал руку худому Гурджиеву, который рядом с Сосо показался высоким. Друзья обнялись.

Молодые суфии, столпившись на сцене, с интересом следили за встречей Хозяина и Мастера.

– Работайте сами, – приказал Гурджиев и повернулся к гостю: – Пойдём в мою комнату?

– Нет, – попросил Сталин, – давай говорить здесь. Сядем в центре зала, и никто не сможет подслушать.

Гуру внимательно поглядел в глаза усталого тигра:

– Укатали тебя ваши игры.

Иосиф Виссарионович положил портфель на колени, щёлкнул замками, протянул другу пухлую папку:

– Я принёс тебе роман, из которого была цитата.

Гурджиев кивнул.

– Прочитай, он того стоит. Только не вывози в свой Париж. Будут большие неприятности. Лучше сожги. Заодно проверим правоту автора. Он утверждает, будто рукописи не горят.

– Я знаю, – сказал Георгий Иванович. – Горит бумага. А слова возвращаются к Богу.

– Эти слова, – вождь достал из кожаного чрева вторую папку, потоньше, – вряд ли когда-нибудь достигнут Всевышнего.

Не торопясь, вполголоса, Сталин рассказал о визите призрака. Говоря, он автоматически поглаживал кистью правой руки локоть левой. Гурджиев, слушая, листал «объективку», подготовленную Берией на Аристотеля Фиораванти. Особо заинтересовала суфия записка Будиани.

– Этого типа я знаю, – сухо произнёс Георгий. – Гипнотизёр. Сильный, примерно на уровне Вольфа Мессинга. Ты ведь с ним встречался.

– Откуда знаешь? – удивился Сталин.

Гурджиев усмехнулся уголком рта:

– В отличие от Вольфа товарищ Будиани – старый подручный твоего Малюты Павловича…

– Не любишь его? – улыбнулся теперь Хозяин.

– А ты его любишь?

– Зачем ему моя любовь? – подчёркнуто удивился Иосиф Виссарионович. – Он сам кого хочешь… отлюбит. Ладно, хватит лирики. Давай ближе к делу.

Общение со старым другом повлияло на Генерального секретаря самым положительным образом. Озабоченное выражение ушло, черты лица разгладились, Сталин улыбался. Увидь сейчас «стального Иосифа» его ближайшие соратники, пожалуй, они не сразу бы узнали вечно сосредоточенного, напряжённо контролирующего себя и окружающих вождя.

– Ещё два слова. Будиани принимал участие в допросах. Подследственному не давали спать часов шестьдесят. Потом в игру вступал гипнотизёр. Самых несгибаемых он потрошил вмиг.

Иосиф Виссарионович перестал улыбаться:

– И всё-таки, что ты думаешь, Георгий, по поводу всей этой истории?

Он посмотрел в глаза Гурджиеву и тут же перевёл взгляд на сцену. Сплетённые тела юных пар словно взрывом расшвыряло в стороны. Закружился водоворот из дервишей, чьи посохи превратились в грозное оружие. Гордо стоявшие люди, которые находили опору друг в друге, повержены и ползают во прахе, аки гады.

– Ты хочешь, чтобы я ответил: был ли это реальный призрак, – произнеся парадоксальное словосочетание, Гурджиев невольно усмехнулся, – или чей-то умысел?

– Да.

– Я не верю в привидения. Ты тоже.

– Эта тень загубленного итальянца… Она явилась точно в годовщину смерти автора романа, который я тебе привёз. Роман о Христе и пришествии дьявола в Москву. В мою Москву. Думаешь, совпадение?

– Ты был другом писателя?

– Нет. Но я ценил его. Писатели вообще необычные люди. Они говорят больше, чем знают. Больше, чем вообще может знать человек. А этот был настоящим талантом, – задумчиво проговорил Сталин. – Когда он умирал, ко мне обратились актёры МХАТа, просили, чтобы разрешили Мастеру выехать в Палестину. И знаешь, я позволил.

Гурджиев усмехнулся. Он понял, как хотелось вождю, чтобы старый друг подивился его великодушию.

– И что, помогла смена климата?

– Нет, он умер раньше, чем пришло разрешение уехать из СССР.

– Да, Россия всегда предпочитала, чтобы её люди умирали дома, чем чтобы они выживали за границей.

Георгий Иванович надолго задумался.

– Я не могу сказать тебе точно, есть ли здесь чей-то расчёт, или Господь Бог решил взять тебя за ушко. Но мне трудно представить себе небесную или дьявольскую канцелярию, которая скрупулезно вычисляет, какого числа прислать к тебе духа, чтобы он произвёл максимальное впечатление.

– Может, это называется знак?

– Брось, Сосо, все знаки и знамения – это для дураков. Кажется, у Паскаля есть совершенно замечательное доказательство бытия Бога. Он советует сопоставить, как мало усилий требует от человека вера – всего-то навсего вести себя так, как будто Создатель есть. И как много он выигрывает, если и впрямь Господь существует.

– Какой-то купеческий подход.

– Я тебе советую поступить наоборот. Поступай так, словно ты уверен, что твой призрак – начало интриги, затеянной людьми. Если это – вмешательство потусторонних сил, ты всё равно ничего не сможешь изменить. Ты ведь не бросишь всё и не уйдёшь в монастырь грехи замаливать.

– Не уйду, Георгий. На мне не только страна в сто шестьдесят миллионов душ. Не сочти за манию величия, от меня, особенно сейчас, зависит судьба мира. Только не проси рассказать: не имею права…

Теперь на сцене бушевал бой, жестокий и беспощадный. Танцоры изощрённой пластикой передавали смертную муку поверженных. А победители огромными прыжками летали над разорванными, казалось, телами противников, добивая любого, кто подавал какие-то признаки жизни.