— Наш 387-й отдельный сапёрный батальон при форсировании Днепра проявил чудеса героизма, — рассказывает он. Как по газете шпарит. Ни сучка, ни задоринки, я тебе скажу, всё гладко. Припомнил, что комбатом у них был капитан Бобров, а командиром дивизии полковник Буслаев. Сообщил, как поговорили командиры со своими солдатами перед форсированием реки по душам, дали нужные инструкции, наставления. И вот наступила ночь, 26 августа. Темно, хоть глаз выколи. Ветер, дождь. Воспользовавшись непогодой, войска подошли к самой реке. Сотни пушек, пулемётов, винтовок, миномётов. Всё необходимо перебросить на правый берег. А Днепр тут — не меньше полкилометра шириной…
Связали лодки по нескольку штук, положили на них доски — получилось нечто вроде парома. На этот настил вкатили пушки. Артиллеристы улеглись, обняв кто снарядные ящики, кто колёса орудий, — чтобы волной не смыло, значит…
Рассказывает он, а дети, не дыша, как зачарованные, глядят и глядят на него. Говорил же я, что Гали-батыр человек красноречивый…
— Погрузились и только отчалили от берега — фашистские самолёты тут как тут, — рассказывает он дальше и жестами показывает, как атаковали немецкие самолёты. При каждом движении Золотая Звезда на его груди колеблется, мигает золотым блеском, а то, стукнувшись о другие ордена и медали, словно напоминает: расскажи, за что тебе дали меня.
Нет, об этом Герой ни слова…
— Фашисты сначала в трёх-четырёх местах повесили фонари в небе, — говорит он и, услышав шёпот детей, объясняет — Так называются осветительные бомбы, спускаемые на парашютах… От них светло, как зимой в лунную ночь. Негде голову спрятать — немец поливает из крупнокалиберных пулемётов, бомбит. Вода бурлит, словно кипящий котёл, в небо взлетают фонтаны… А мы, паромщики, гребём изо всех сил. Уши заложило от взрывов, глазам больно смотреть на частые вспыхивающие сполохи. Но мы всё равно гребём. Уже несколько паромов разнесло в щепки. Люди и пушки пошли на дно. Ужасное зрелище! С ума можно сойти. В такие минуты одни люди становятся жалкими, несчастными, а другими овладевает чувство удальства, отчаянной храбрости. Страшится ли человек смерти? — будто сам у себя спрашивает Гали-батыр. И, подумав немного, отвечает: — Вряд ли есть на свете живая душа, которая бы не боялась смерти. Но человек старается не думать о ней, им движет чувство долга, стремление выполнить свою задачу…
Недалеко от противоположного берега в одну из лодок нашего парома попал осколок снаряда, и паром начал крениться. В тот же миг один наш сапёр, сбросив с себя телогрейку, заткнул ею дыру в лодке, а сам прыгнул в воду. Схватив за канат, подтянул паром к берегу.
В ту ночь, несмотря на беспрерывную бомбёжку, мы переплывали Днепр восемь раз, на правый берег перевезли большое количество войск и техники. Сильно устали. Но война есть война. Отдыхать некогда. Последовал новый приказ — наводить понтонный мост. И вот тут во время выполнения второго задания случилось ещё более необычное…
Ни вздремнуть, ни поесть нам в этот день не удалось — не было времени. Едва рассвело, мы торопливо принялись тесать лесины. Прямо в лесу. Это уже не для парома — для моста. По нему должны пройти машины и лёгкие танки. Если войскам, занявшим плацдарм на правом берегу, не подойдёт помощь, считай, дело — труба. Всё может пойти насмарку. Дорог каждый час, каждая минута.
К концу суток мост был готов. Немецкие самолёты не раз пытались его уничтожить. Не тут-то было. О схватке наших самолётов с немецкими, об артналёте не буду рассказывать — вы много раз видели в кино. То было светопреставление…
Началась переправа. В воздухе дежурят наши самолёты, на мосту мы, сапёры. То справа, то слева рвутся снаряды, и нас накрывает фонтанами воды. Но ты не имеешь права уйти со своего места, должен стоять, как пригвождённый, и обеспечивать исправность своего участка: мост комбинированный — где понтоны, а где и подручные средства.
Вдруг неподалёку от моего товарища разорвался снаряд. Смотрю: сапёра на мосту нет. И перил нет — сорвало воздушной волной. Мост тоже провис. Когда по этому месту проходят машины, так и кажется, что мост вот-вот пойдёт ко дну. Волны уже лизнули колёса одной автомашины… Но другая машина прошла по сухому настилу, — видимо, была легче. И эта ничего… Но мост тут всё равно то всплывёт, то погружается.
Генерал, следовавший на ту сторону, заметил это и стал оглядывать мост. А с правого боку тот сапёр, что волной скинуло, стараясь приладить к зыбкому месту столб, сорванный взрывом, подпёр его плечом и держит. Устал сам, изнемог, но держит, и переправа продолжается…
Генерал удивился: как такое возможно? Велел готовить документы, чтобы парня представить к званию Героя Советского Союза. И немного спустя, 26 октября 1943 года за подписью М. И. Калинина был опубликован Указ. Фамилия парня? Кхе, кхе… Как его… Из Узбекистана был тот парень. Худайбердиев. Да…
Смотрю я на Гали-батыра, а в душе рождается сомнение: что-то непривычно мнётся рассказчик, переступает с ноги на ногу, словом, будто что-то скрывает.
Когда он начал про Худайбердиева рассказывать ещё одну историю, сомнение моё возросло больше. Посуди, друг, сам.
— Однажды, — продолжает он рассказ, — лежим мы в окопе. Фашисты атакуют уже в пятый раз. Лезут как на рожон, не считаясь с потерями. Но и мы держимся крепко, хоть патронов осталось мало. Получили приказ: когда будут расстреляны последние патроны, подняться в штыковую. А немцы всё идут и идут. Когда они приблизились к нам, начали бросать гранаты. Такого мы не ожидали: хорошо ещё расстояние великовато. А когда подойдут ближе? Как бы эта неожиданность не спутала все наши расчёты: если граната разорвётся в окопе, в штыковую атаку уже не поднимешься…
Худайбердиев, кажется, смекнул это первым. И окоп его чуть впереди. Значит, фашисты пройдут прямо по нему. Как бы не так! Сняв шинель, Худайбердиев отбросил её в сторону, ненужный теперь автомат положил на бруствер, подтянул ремень и, уперев руки в бока, стал ждать. Вид — отчаянно храбрый. Словно борец на сабантуе ждёт очереди выйти на майдан.
Фашисты заметили его сразу. Сначала от удивления приостановились. Видно, подумали: что, мол, ещё за клоун? Немного постояли, осклабившись, потом пришли в себя и начали кидать гранаты в него. А Худайбердиев доказал им, что никакой он не клоун, а блестящий жонглёр: ловит немецкую гранату в воздухе и — обратно в них, ловит — и в них… Только что щерившиеся на забавное происшествие, немцы вынуждены клевать носом землю, отплёвываться, а то и вовсе протягивать ноги.
Худайбердиев таким образом отправил обратно шесть гранат. Но и немец хитёр, не лыком шит: выдернув кольцо, подержит немного гранату в руке и лишь потом бросает. Такая граната взрывается ещё не долетев до земли. Одну наш храбрый джигит всё-таки успел кинуть немцам обратно. А вторую…
Мы не могли больше ждать, выскочили из окопов и с криком «ура!» кинулись вперёд. Начался яростный штыковой бой. Наверное, о таком сражении сказано: «Горше, тягостнее смерти встреча штыка со штыком»…
Дети молчали. Такое не каждый день услышишь. Кто-то спросил: «А Худайбердиев погиб или живой остался?»
— Худайбердиев-то? — спокойно переспросил Гали-батыр. — Нет, он не погиб, выздоровел. Только ему не пришлось вернуться в свой полк. После того как Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин, сказав: «Геркулес ты наш!» — приколол к его груди Золотую Звезду и торжественно поздравил, крепко пожав ему руку, Герой в сопровождении медсестры уехал к себе в Среднюю Азию.
Когда дети стали Гали-батыру задавать вопросы, я на цыпочках вышел из комнаты. Возвратился с работы и поспешил к одному журналисту. Тот заинтересовался подвигами и сразу написал в Москву письмо. Ответ ждали недолго…
Ты спрашиваешь, друг, о чём сообщили? Конечно, о тех геройствах, что я слышал в школе, было написано в бумаге. Как я и полагал. Короче, это был наградной лист о присвоении красноармейцу 387-го сапёрного батальона Галиеву Нургали Мухаметгалиевичу звания Героя Советского Союза. Подписан пятью военными начальниками, поставлена печать. Ежели хочешь взглянуть — пожалуйста. Я тоже копию имею…
