Замуравленный тряхнул головой и вдруг запел хорошим мягким баритоном:

Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть.

Сергей сказал с молодым задором:

- Отец Георгий, почему вы в целовальники не пошли?

Никанор вскочил от обиды:

- Сергей!

Замуравленный удержал:

- Ничего, я давно знаю эту философию. Он правильно говорит. Не по той дороге иду я, да и вообще не иду. Ведет меня кто-то насильно. Надел намордник и ведет.

- Отец Георгий, я не позволю так выражаться. Он - мальчишка, слова его - шелуха непродуманная. Он не понимает великой скорби человечества, которую мы несем перед престолом всевышнего, а вам довольно стыдно поддерживать легкомыслие. Я очень обижен...

Вышло торжественно, фальшиво. Замуравленный начал трясти себя за нос двумя пальцами:

- Слушайся, слушайся умных людей!

Дьякон впал в меланхолию, презрительно улыбнулся, раскрывая полусонные глаза:

- Лев Толстой, Максим Горький!.. Вы думаете, я ничего не понимаю? Я тоже никому не позволю смеяться над своим критическим положеньем.

- Замолчи! - цыкнул Замуравленный.

- Не могу.

- Закрой уста!

Дьякон встал вплотную около него:

- Вы какое имеете право кричать на меня?

Замуравленный щелкнул дьякона по носу:

- Видал?

Никанор возмутился:

- Вы что делаете? Водку выпили, скандалить хотите?

- А ты кто? - нелепо уставился дьякон. - Смотри, голубчик, ответишь...

Испугался:

- Дураки мы все. Чему обрадовались?

Еще больше испугался, встал перед Никанором на колени:

- Простите, батюшка, это я не вас: почудилось мне...

Замуравленный вскочил верхом на дьякона, взял за уши, ударил коленками под бока:

- Еду, еду в чистом поле, колокольчик динь-динь-динь!

Дьякон сшиб Замуравленного, неловко пнул ногой в живот, ударился бежать.

- Держи, держи его. Милиция! Он убил меня. В причинное место ударил...

Никанор только руками разводил. Замуравленный ставил ногу наотлет, раздвигал полы подрясника, готовился танцевать.

- Гоп мои! Гоп твои! Гаврила, крути!

Усадил его Никанор в телегу с трудом. Долго барахтался он, озорничал, дергал мерина за хвост, на прощанье сказал Никанору:

- Большевик ты, отец Никанор! И семейство твое большевистское. Я все видел - запомни. Если убьют меня дорогой, отвечать будешь ты и детей моих ты будешь кормить. А водки твоей я не пил, это тоже запомни.

Никанор от радости перекрестился, когда гость выехал со двора. Крепко запер ворота, прошел на конюшню, погладил жеребка на привязи.

- Слыхал - большевиков-то как? Стой, не кусай.

На дворе у псаломщика послышались голоса. Иван Матвеич тащил какой-то узел, завернутый в рогожу, сзади шел Федякин.

- Никто не сыщет здесь?

- Кому сыскать. Ко мне не придут: я духовное лицо.

Никанор у забора притаил дыхание. Быстро отскочил, поднял щепочку, улыбнулся, шагнул на крыльцо.

В комнате у окна стояла Валерия.

22

Волжская сторона была синяя, туманная, стоял легкий утренний дымок. На востоке прорезались солнечные стрелы, разгоняя неподвижную синеву, незаметно вылезли два красных рога, раскололись, разошлись светлыми дорогами. Выглянуло солнце заспанным глазом, перехваченное синей тесьмой убегающего облака, быстро исчезла негреющая подслеповатость. Огромный узкий полукруг, окрашенный розовым, захватил полгоризонта. Тучи растопились, сошла последняя, еле уловимая полутень. Между нагроможденных облаков, бросающих редкую прозрачную кисею, ярким кольцом встало солнце. Внизу, над верхушками деревьев, долго еще держалась утренняя синева, а выше - над солнцем косматились потревоженные тучи, торопливо подбирая тонкие пряди упавших волос. Уходили вверх, где темной грядой, не тронутые солнцем, безмятежно отдыхали волнистые бугорчатые облака, точно комья накиданного снега, расцвеченные темно-синими пятнами.

Одиноко кружили три рано поднявшиеся птицы, быстро перелетая взад и вперед. Минутами будто падали, терялись за низким пригорком, снова поднимались, кружили черным треугольником.

Утро было сырое, туманное.

Облака грузно осели левым крылом, сбились в твердую неподвижную массу, солнце исчезло. Осталось несколько ломаных линий да тонкая световая черта, прорезавшая верхнюю гряду. Опять раскидал космы восток. Черное облако, отделившееся от других, распустило длинную неровную бороду.

Пели петухи на пчельнике, свежо и весело лаяли собаки на селе. Солнце неожиданно пробило осевшие тучи, выглянуло сразу тремя косыми окошечками, обрезало волосы на черной бороде, подобрало распущенные космы туч - снова скрылось до самого полудня.

Валерия стояла на узкой полевой дороге, смотрела в туманную заволжскую сторону. Сердце у нее болело неясной тревогой, лицо состарилось. Проснулась она сегодня особенно рано, долго рассматривала комнату. Будто жалко было старые, давно знакомые стены под голубыми обоями и как будто зло разбирало на них. Маленькая комнатка с журкающей тишиной казалась маленькой тесной гробницей. Медленно постукивал маятник в столовой, сонно отсчитывая минуты, а кто-то невидимый складывал их в огромную пирамиду.

По вечерам горела лампада в переднем углу, шлепал Никанор туфлями. Сделался он тише, добрее, говорил со всеми ласковым украдчивым шепотком, но в этой кротости пряталось приготовленное жало. Забегали Перекатов с Блюдовым, дедушка Лизунов с Михайлой Семенычем, и в маленьком полуосвещенном кабинете с закрытым окном шла воровская беседа. Ждали чехов, приготовили список преступников, каждый испытывал непривычную дрожь. По ночам Никанор часто вставал перед иконой, волновался, раскаивался, стоял нерешительный, робкий и всякий раз в компании Федякина видел два лица, терзающих сердце: Сергея и Валерию. Было непонятно, как они попали туда, и ради них он готов был отказаться от перекатовских планов, махнуть рукой на мужиков, на мужицкую завируху, лишь бы только не задеть ребятишек. Но через минуту видел: мужицкая завируха вихрем налетела на его дом, на прочное хозяйское гнездо, выхватывала коров, телят, сундуки, весело смеялась в лицо, и тогда Никанор прерывал молитву озлобленный.

После побоища на площади он даже порадовался, что попало от мужиков девчонке.

- Так и надо. Не полезет в другой раз.

А когда Валерия скрылась в комнате у себя, точно келейница, совсем принял это за хорошую примету.

- Урок получила!

Сергей не так близко лежал к сердцу. Если лезет не в свое дело, пусть и он получит урок. Но все-таки утешался надеждой Никанор: "Священник я. Неужели нельзя будет прикрыть в опасную минуту?"

Валерия видела, что отцовская компания вяжет узлы, думала: "На чью сторону вставать?"

Федякин не умел выпукло показывать будущего, но по тому, как настойчиво говорил он о новой правде, которую нужно показать народу, верила она в эту правду, чувствовала ее в глубине души, хотя многого и не понимала.

Вдали по проселку шагал прохожий с непокрытой головой. Сзади показались еще двое: один в белой рубахе без пояса, другой с черным узелком в левой руке. В правой - держал длинную, палку выше головы, мерно в шаг отмеривал безлюдную полевую дорогу. Под изволоком застучали телеги, скрипнули колеса. Раздался далекий выстрел, а через несколько минут запыхтел отяжелевший в песках грузовик-автомобиль. Впереди по межнику весело затараторили моторные велосипеды, громко стреляя невыпущенным газом.

Валерия бросилась на село. Добежала до отцовского палисадника, с минуточку поколебалась и через гумна решительно побежала к Федякину.

Федякин стоял в избе уже по-дорожному - с маленьким мешочком в руке, торопливо говорил жене:

- Слушай!

Матрена в отчаянии кричала:

- Не говори! Не говори! Ничего я не понимаю!

Увидя Валерию в избе, Федякин радостно улыбнулся, крепко пожимая ей маленькую задрожавшую руку: