Тихий шорох, раздавшийся сбоку, заставил старшину резко повернуть голову и вскинуть автомат. В шаге от него, почти вплотную к тропе, был привязан длинный плот. За ним виднелся узкий коридор, пробитый во время его движения в стене камыша. Итак, немцы приплывали с островка на плоту! Тогда у него один путь — вокруг заводи…
Старшина вылез на островок и присел под густым кустом. Огляделся по сторонам, прислушался. Нигде ни огонька, ни подозрительного звука. Положив палец на спусковой крючок автомата, двинулся вдоль берега, готовый в любой момент вступить в бой. Постепенно приближаясь к середине островка, он сделал вокруг него несколько кругов. Никого. И вдруг возле небольшого пригорка, на вершине которого темнела группа чахлых березок, пластун остановился, припал к земле. Слабый ветерок принес горьковатый запах дыма и аромат разогреваемых мясных консервов. Осторожно волоча раненую ногу, старшина на локтях пополз по склону пригорка. Вначале он увидел выкопанный в земле вход в землянку, а затем и дверь; сквозь щелку вверху пробивалась слабая, едва заметная полоска света. Он подполз почти к самому входу, пристроился сбоку под низким, опустившим до самой земли свои ветки кустом. И только сейчас почувствовал, как болит пробитое штыком бедро. Старшина попытался подняться и тут же, едва сдержав стон, опустился на землю. На ногу трудно было ступить, резкая, пронизывающая боль заставила стучать в висках гулкие и частые молоточки. Вытерев со лба холодный пот, старшина привалился к кусту плечом, вытянул по земле раненую ногу, прикрыл глаза.
Когда старшина открыл глаза, боль действительно ушла куда-то внутрь, оставив в душе лишь ненависть и жажду мести.
В эти недолгие минуты перед его мысленным взором один за другим вставали отец, Мыкола Вовк, братья Михаил и Виктор, сложившие свои головы в первый год войны, его сгоревшая дотла родная станица, где заживо сожжена была его мать и красавица жена Оксана, где в колодец бросили его дочурок-двойняшек. С тех пор, как Степан узнал об этом, враг перестал существовать для него как человек. Он сказал себе: пока бьется твое сердце, казак, ни один фашист, очутившийся с тобой рядом, не должен больше никогда топтать твою землю.
Медленно, экономя силы, он подполз к двери землянки; опираясь на автомат как на палку, встал на ноги. Дверь была от него в полушаге, он чувствовал на своем лице теплый воздух, идущий сквозь щели между досок, ощущал запах разогреваемого супа из концентратов.
«Что, швабы, устроились с комфортом? Небось не ждете в гости кубанского казака Степана Вовка? Ничего, придется встретить!» Сильным ударом плеча пластун распахнул дверь, сделал шаг внутрь и, вскидывая к плечу автомат, прислонился к стене. Землянка была погружена в полутьму; в дальнем правом углу, отгороженном брезентом, ярко горела керосиновая лампа и виднелись две согнутые фигуры, сидевшие за столом. Вместе со старшиной в землянку ворвался ночной холод и болотная слякоть, было видно, как в открытую настежь дверь заползает белесый туман и, растекаясь по полу, быстро приближается к брезенту. Один из немцев поднял от стола голову, повернулся в сторону дверей.
— Курт? — раздался голос из-за брезента.
И тогда старшина нажал спусковой крючок. Не жалея патронов, он стрелял до тех пор, пока не повалились со стульев на пол обе фигуры и не разлетелось вдребезги стекло лампы. Он уже опустил было ствол, как вдруг сработало появившееся у него на войне обостренное ощущение приближающейся опасности. Вскидывая снова автомат, он мгновенно шагнул в сторону. Инстинкт самосохранения не подвел его и на сей раз: из-за брезента, из угла землянки, прямо с пола брызнула автоматная очередь. Пули ударили как раз в то место, где он только что стоял, а несколько из них даже зацепили его плечо. Но прежде чем старшина почувствовал боль, он уже стрелял на звук чужой очереди. Он слышал, как его пули впивались в деревянную обшивку стен землянки, как рикошетили они от встречающихся на их пути металлических предметов, как трещало и звенело разлетающееся во все стороны стекло. Он стрелял до тех пор, пока не опустел диск. И тогда, перезарядив автомат и включив электрический фонарь, он, держась левой рукой за стену, а в правой сжимая оружие, медленно двинулся к брезентовому пологу.
Отбросив его в сторону, он увидел длинный, грубо сколоченный из досок стол, сплошь заставленный электро— и радиоаппаратурой, большой пульт управления со множеством датчиков и контрольных лампочек. У самых его ног лежали два немца. В углу землянки — приземистая печка-буржуйка с выведенной наружу жестяной коленчатой трубой, на которой разогревалось несколько котелков с супом и банок с консервами. Перед печкой, выронив из рук автомат, валялся и третий немец, тот, что открыл ответный огонь.
Опустившись на табурет и пристроив на столе фонарь, старшина осмотрел плечо. Рана оказалась не очень опасной. Сделав одной рукой кое-как перевязку, старшина поднялся с табурета и едва не упал. Голова кружилась, перед глазами плыли черные и багровые круги, к горлу подступала тошнота.
Ему захотелось снова сесть на табурет, придвинуться поближе к огню, протянуть к печке свои который день мокрые сапоги и хоть немного посидеть в тишине и тепле, не прислушиваясь к каждому раздавшемуся рядом звуку. Но нельзя! Кто знает, что творится вокруг на болотах и кого могла привлечь к этой землянке стрельба. А поэтому скорей отсюда!
Стиснув зубы, он проковылял через землянку к двери, прикрыл ее за собой и спустился с пригорка. На берегу, откуда по подводной тропе лежал прямой путь к роднику, остановился. Кладка начиналась метрах в тридцати от берега, и в мелкой прибрежной воде под ярким лунным светом виднелся лежащий на дне ствол толстого дерева, который своим вторым концом выводил прямо к настилу тропы. Между началом дерева и берегом три-четыре метра свободной воды, а в нее кем-то брошено три больших камня-валуна, по которым можно было. не замочив даже сапог, пройти к стволу дерева. Старшина Скривил губы. «Что, швабы, дураков ищете? Сами добираетесь до настила на плоту, а другим предлагаете эти камни и дерево?..»
Он пошел прямо через заводь, медленно и осторожно, ощупывая перед собой дно, и приблизился к подводной тропе. Но не смог даже поднять ногу, чтобы ступить на нее. Пришлось лечь на край настила грудью и, кусая от боли в кровь губы, попеременно забрасывать на мостки ноги. Отдышавшись, он поднялся. Медленно, делая остановки через каждый десяток шагов, двинулся к роднику. Выбравшись из болота, он упал в ближайших кустах на мох и долго лежал лицом вниз, надеясь хоть немного притупить рвущую плечо и бедро острую боль.
В этих кустах и застал его рассвет. И хотя боль нисколько не утихла, а, наоборот, бушевала уже во всем теле и порой затемняла сознание, старшина пополз. Он был не в состоянии привстать, но твердо знал одно: родник и болотные островки — это смерть, надо уйти от них как можно дальше. Не выпуская из рук автомата, обливаясь потом и оставляя за собой кровавый след, метр за метром пополз от берега в лес. Вскоре он потерял сознание, а когда открыл глаза, солнце было над головой. И снова, хрипя и ругаясь, дыша, как загнанная лошадь, упорно полз вперед. Он уже не отдавал себе отчета, зачем и в какую сторону ему надо ползти, но понимал: стоит смириться, целиком отдаться во власть боли — и это конец. Теперь он часто терял сознание, но, как только приходил в себя, продолжал ползти.
Тащить автомат ему стало не под силу. Оставив его, он пополз с пистолетом в руках. Перед глазами плыл густой туман, он даже не видел, куда ползет. Потеряв в очередной раз сознание и очнувшись, он понял, что уже вечер. Забившись под густой раскидистый куст, в полубреду, поминутно впадая в беспамятство, но не выпуская из рук пистолета, он провел здесь всю ночь. А с первыми лучами солнца пополз снова.
У него хватило сил только выбраться из-под нависающих над ним ветвей, проползти несколько метров в сторону соседней сосны. И тут, посреди маленькой поляны, на склоне небольшого пригорка, он затих. Тщетно пытался он напрячь сильное когда-то тело, тщетно старался напряжением воли хотя бы ослабить овладевшую всем его существом боль. «Вперед, казаче, вперед, — стучало в его воспаленном мозгу, — ползи, пластун, ползи. Смерть рядом, но разве впервой тебе побеждать ее? И потому вперед, казаче, вперед». Обессилевшему, в полузабытьи, ему казалось, что он еще продолжает двигаться, но его пальцы лишь царапала траву и загребали пыль, а здоровая нога, которой он все пытался оттолкнуться от земли, только слабо вздрагивала. В один из моментов прояснения сознания ему показалось, будто он слышит чьи-то голоса, будто впереди, возле высокой сосны, мелькнула фигура с немецким автоматом! Швабы! Собрав последние силы, он поднял руку с пистолетом, попытался нажать на спусковой крючок. Но чья-то нога в тяжелом кирзовом сапоге больно наступила на запястье, чьи-то сильные руки вырвали из пальцев пистолет. И, теряя от этой новой боли сознание, он еще некоторое время, словно во сне, слышал вокруг себя голоса.
