Тут старый проф поднял кричинг:
— Но они не мои, это собственность муниципалитета, это же чистое варварство и вандализм, или что-то в этом духе.
И он вроде пробовал вырвать у нас эти книги — это было трогательно.
— Вы заслужили урок, вот что, братец — сказал я.
У моей книги с кристаллами был прочный переплет, и ей было трудно сделать разз-резз — она была старая и сделана еще в те дни, когда вещи делали надолго — но я ухитрялся вырывать страницы и швырять их горстями, как большие снежинки, на вопившего стармэна, и другие делали то же, а старина Дим приплясывал, как клоун.
— Вот тебе, — приговаривал Пит. — Вот тебе кукурузные хлопья, грязный читатель всяких гадостей.
— Ах ты, дрянной старменишка, — сказал я, и мы начали с ним немножко играть. Пит держал ему рукеры, Джорджи зацепил его за пасть, а Дим вытащил его фальшивые зуберы, верхние и нижние. Он бросил их на мостовую, и я их раздавил сапогом, хоть они и были чертовски твердые — сделаны из какого-то хор-рошего пластика. Старый вэк стал издавать глухие звуки "Вуф-Ваф-Воф" и тогда Джорджи отпустил его губеры, но своим здоровенным кулаком сунул их ему в беззубый рот, и старый вэк начал стонать, а потом пошел крофф, братцы, это было здорово! Потом мы стащили с него шмотки, оставив его в рубашке и кальсонах /очень старых; у Дима чуть башка не отвалилась от смехинга/, а потом Пит пнул его хорошенько в зад, и мы оставили его в покое. Он заковылял прочь, не так уж сильно побитый, охая: " Ох, ох" и не понимая, где он и что с ним, а мы посмеялись над ним и стали шарить по его карманам, пока Дим приплясывал с его паршивым зонтиком, но там было совсем немного. Было несколько старых писем, некоторые чуть не от 1960 года, со всякими там "мои дорогие, дорогие" и прочей тшепухой, кольцо с ключами, да стар-рая протекающая ручка. Старина Дим кончил свой танец с зонтиком и, конечно, начал вслух читать одно из этих писем, будто хотел показать пустой улице, что умеет читать. " Мой дорогой, — торжественно декламировал он, — я буду думать о тебе, пока ты далеко, и надеюсь, ты не забудешь тепло одеваться, когда выходишь вечером". Потом издал вэри — шумный смэхинг: " Хо-хо-хо!", изображая будто подтирается этим. "Ол-райт!", — сказал я, — да будет так, братцы. В брюках этого стармена было немного капусты /то есть деньжат/, не больше трех голли, и мы выбросили его паршивые монеты, ведь это было курам на смех по сравнению с деньжатами, что у нас уже имелись. Потом мы сломали зонтик и сделали разз-резз его шмоткам и бросили их, братцы, и на этом покончили с этим старым вэком, вроде учителеуса. Я знаю, это немного, но это было только началом вечера, и я не хочу приводить никаких там опра-поправданий. "Ножи" покалывали теперь так приятно и вэри хор-рошо.
Дальше надо было проявить щедрость, чтобы немножко разгрузиться от нашей капусты и таким образом иметь мотив для крастинга в какой-нибудь лавчонке, а заодно заранее купить себе алиби
Итак, мы зашли в "Герцог Нью-Йоркский" на Амис-авеню и, конечно, там устроились три-четыре олд-баббусьи, распивавшие свои кофейные помои за счет ГП /Государственной помощи/. Теперь мы были вэри-гуд-малтшики. Улыбались как ангелочки каждой из них, хотя эти старые сморщенные кочерги все затряслись, держа стаканы в дрожащих жилистых рукерах, так что их помои выплескивались на стол. "Оставьте нас, ребятки, — сказала одна, с лицом в прожилиях /ей стукнуло, верно, тысячу лет/,— ведь мы только бедные старые женщины!" Но мы только скалили зуберы, ослепляя их улыбками, сели, позвонили и стали ждать официанта. Когда он явился нервничая и вытиря рукеры о грязный передник, мы заказали четыре "ветерана" — это смесь рома и шерри-брэнди. Это пользовалось популярностью в те дни, а некоторые любили добавить немножко лимона-канадский вариант. Потом я сказал официанту:
— Дай-ка этим бедным олд-баббусьям что-нибудь питательное. Всем по большому шотландского и что-нибудь взять с собой.
И я высыпал на стол мой дэнг из кармана, и трое других сделали то же, вот как, братцы. Итак, этим напуганным старым кочергам принесли по двойному " огоньку", и они не знали, что делать и что сказать. Одна из них выдавила: "Спасибо, ребятки", но было видно, что она ожидает какой-то пакости. Как бы то ни было, каждой дали по бутылке "Генерала Янки", то есть коньяка, и я заплатил, чтобы на следующее утро каждой выдали по дюжине этих кофейных помоев. Потом на оставшуюся капусту мы скупили, братцы, все мясные пирожки, претцели, сырники, пирожные и шоколадки в этом мьесте, и все это, тоже для старых вострух. Потом мы сказали: " Вернемся через минутку", а старые цыпы все твердили: "Спасибо, ребятки" и " Дай вам Бог, мальчики…"
Чувствуешь себя вэри-добрым, — сказал Пит. Было видно, что бедняга Дим не совсем "усек, что к чему, но не сказал ничего, чтобы не назвали тупицей и безголовым глупарем. Итак, мы свернули на Эттли-Авеню, где были еще открыты лавки сладостей и канцерогенок. После того как мы оставили их в покое месяца три назад, весь район стал очень тихим — так что вооруженных мильтонов или патрулирующих роззов тут было мало — теперь они ушли дальше на север.
Мы надели маски — это был новый товар, удивительно сделанный, вэри хор-рошо; изображали они великих исторических персонажей. У меня был Дизраэли, у Пита — Элвис Пресли, у Джорджи — Генри VIII, а у бедняги Дима — поэтмен по имени Пиби Шелли; они были как настоящие — волосы и все прочее, и сделаны из специального пластика, так что, когда дело кончено, их можно свернуть и спрятать в сапог. Потом трое из нас вошли. Пит стоял снаружи на шухере, хотя тут нечего было беспокоиться. Войдя в лавку, мы сразу наткнулись на Слуза, ее владельца, большого рыхлого вэка. Тот сразу смекнул в чем дело и бросился туда, где был телефон, а, может, его хорошо смазанная "пушка" со всеми шестью погаными патронами. Дим влетел за прилавок вэри-скоро, как птица, так что пакеты со всяким куревом с треском полетели через фанерную девицу, скалящую зуберы на покупателей и с груделями навыпуск — реклама новой марки канцерогенок. Был виден только большой шар, катавшийся за занавеской — это Дим и Слуз сцепились в смертельной схватке. Было слышно тяжелое дыхание, сопенье, удары ног за занавеской, звук падения разных вештшей, проклятья, а потом "дзинь" — звон разбитого стекла. Мамаша Слуз, его жена, как будто застыла за прилавком. Но была возможность, что она подкинет кричинг: "Убивают", так что я заскочил за прилавок вэри-скорро и схватил ее, эту хор-рошую тушу; от нее здорово пахло, а ее большие грудели болтались флип-флоп. Я закрыл ей пасть, чтобы она не заорала: "Грабят, убивают" на все стороны света, но эта сука здорово укусила меня, так что теперь уже мне пришлось кричать, и тут она подняла дикий вопль, зовя мильтонов. Ну, тут пришлось дать ей порядочный толтшок гирей от весов, а потом хорошенько стукнуть железкой, которой она открывала ящики, так что из нее здорово пошла краска. Мы бросили ее на пол, сорвали с нее шмотки и немножко дали ей сапогом, чтобы не стонала. Видя, как она лежит — грудели на виду, я подумал, надо было ли это делать, но это уже позже вечером. Потом мы очистили кассу, взяв в эту ночь вэри-хорошую сумму, а также несколько пачек самых классных канцерогенок, что продают поштучно, а потом вышли. Так-то, братцы.
— Тяжеленный он был ублюдок, — говорил Дим. Мне не понравился вид Дими; он был грязным и неопрятным, как вэк, который дрался. Конечно, так это и было, но надо иметь вид, будто этого не было. Его галстук, словно топтали, маска слетела, и на лице была грязь, так что мы отвели его в аллею и сделали ему маленький чистинг, плюя на платки, чтобы стереть грязь. Мы вернулись в "Герцог Нью-Йоркский" вэри-скорро, я взглянул на свои часы и увиддил, что нас не было тут минут десять. Те старрые баббусьи были все там же со своими кофейными помоями и скоти-виски, которые мы им купили, и мы сказали им: "Хэлло, девочки, как дела?" Они опять принялись за свое: " Очень хорошо, ребятки, даст вам Бог здоровья, мальчики". Мы позвонили в колл-околл; позвали официанта — теперь уже другого и заказали пива с ромо /нам ужасно хотелось пить, братцы/ и все, что пожелают эти старые цыпы. Потом я сказал этим олд-баббусьям:
