В комнатах у пожилых привычно и строго блюдут границы и держат свои ковры на стенах, свои покрывала, свою посуду. У Альбины комната числится на троих, но одна из соседок днюет и ночует в поселке у сестры, помогает по хозяйству. Сестра замужем за оборотистым мужиком, отгрохали каменный домище с садом и огородом, работы там хватает да и квадратных метров достаточно, однако сестры меж собой рассчитали, что не стоит делать глупость и выписываться из общежития. Надо койку за собой сохранить, из койки рано или поздно должна получиться своя отдельная жилплощадь, а тем временем и дети подрастут, и вообще мало ли что в жизни бывает…

Другая соседка Альбины покупает чемоданы и складывает в них комплекты постельного белья, покрывала, тюль. Уже три чемодана набила. Зовут ее Клавдея. Не Клавдия, а именно Клавдея. Она тихая, воды не замутит, такая бесцветная на вид, что и возраста не определишь. С годами женщины этого типа избавляются от неуверенности в себе, даже вроде бы хорошеют, во всяком случае, обретают надежды, каких не имели в юности. Клавдея всерьез готовится к замужеству, она всем рассказывает, что не собирается век прожить в общежитии и что у нее все припасено для будущего. И про сберкнижку рассказывает. «И пускай, - говорит Клавдея, - мужик не на меня позарится, а на сберкнижку. И пускай не по любви, а по расчету. Любовь сегодня есть, а завтра куда-то подевалась. По расчету надежней, по расчету, значит, с умом».

Клавдея только что собралась вставать, эту неделю она в ночной смене. Сидит на кровати, расчесывает жидкую косицу. Халат на ней байковый, застиранный, для общежития вполне сойдет, не перед Альбиной же красоваться, а выйдет замуж, никто ее не увидит замарашкой, у нее халатов накуплено на всю будущую жизнь.

- Приветик! - бросает с порога Альбина.

Клавдея съежилась и отмолчалась. С Альбиной никогда не знаешь, как шагнуть, что сказать. Вот ведь послала судьба соседку-скандалистку. Клавдея исподтишка следит, как Альбина распахнула шкаф, переодевается. Кажется, злая заявилась. Вставать, что ли, поскорее? Или лечь, укрыться с головой?

Альбина, в черном с золотом халате, в индийских сверкающих туфлях с загнутыми носками, хватает со стола зеленый эмалированный чайник и отправляется на кухню, в другой конец коридора. Халат шуршит, туфли щелкают по пяткам. В коридоре пусто и тихо. Кто в смене, кто спит, кто умчался в город по своим делам. Альбина, размахивая чайником, толкает дверь в кухню и останавливается. У плиты раскорячила толстопятые ноги Ксения - и больше никого. Ксения всегда ловчит стряпать, когда на кухне никого. Стоит себе у плиты и жарит картошку на постном масле. Любимая ее еда - картошка тонкими ломтиками, каждый ломтик жарится у нее отдельно, с обеих сторон, чтобы коричневый и хрустел.

Альбина подождала, зло щурясь: неужели не почуяла чужих глаз, не обернется? Нет, не оборачивается. Масло скворчит - а Ксения стала туга на ухо. Поддела вилкой поджаристый ломтик и дует, чтобы остыл. Ну, гадюка, любит себя побаловать!

Альбина тихо, тихо подкралась ближе и рявкнула Ксении в ухо:

- Гаси огонь! Кончай работу!

Та и не вздрогнула. Оглянулась через плечо, глаза желтые, невозмутимые:

- Глупые у тебя шутки, Прямикова.

- Это я на радостях! - Альбина идет к крану, набирает полчайника воды. - Личная у меня большая радость! - Зажгла газ, поставила чайник на конфорку. Ксения Петровна молчит, но вся напряглась, готова к отпору, расплывшееся тело чутко колышется. - Очень большая радость, - Альбина возбужденно хихикает. - Тебе рассказать?

- Ну, поделись, поделись, - снисходительно разрешает Ксения Петровна. - Не все тебе горе мыкать. Надо и попраздновать.

Альбина упирает руки в бока.

- Еще как попразднуем. Всем общежитием. Тебя на пенсию спроваживают. Не веришь? Меженкова мне сама сказала. Я сюда прямо от нее. Завтра, говорит, вызовем эту старую ведьму и объявим: «До свидания, Ксения Петровна, больше в ваших услугах не нуждаемся, пора уступать место молодым, культурным, умеющим с людьми по-человечески разговаривать», - в голосе Альбины прорываются истерические нотки, а опытная Ксения Петровна на вид спокойна, однако на сковороде пригорает забытая картошка. - Все, Ксения. Кончилось твое царствование! Нашли новую воспитательницу, с высшим образованием. Она диссертацию пишет. Я спрашиваю Меженкову: «А где же она жить будет? В общежитии или квартиру даете?» - «Никаких, - говорит,- квартир она не хочет, а непременно в общежитии, среди молодежи. Поселим, - говорит, - новую воспитательницу на место старой карги, а каргу, то есть тебя, к пожилым одиночкам…» - Альбину всю трясет, глаза стекленеют. - Ну я и говорю Меженковой: «Хотя у нас одна койка свободная, мы Ксению не возьмем. И никто не захочет. Воняет потому что…»

Ксения Петровна тревожно потянула носом.

- Фу ты, заслушалась я тебя, думала, что дельное скажешь, - ослабила огонь под сковородкой, подлила масла из бутылки с краником, заботливо перевернула ломтики картошки, отложила на тарелку несколько пригорелых. Все эдак не спеша, уверенно. - А где я буду жить, тебя, Прямикова, не спросят. Разберутся поглавнее тебя. Я делу воспитания молодежи двадцать лет отдала, у меня стенок не хватит грамоты развешать, я себе почетную старость выслужила. - Ксения Петровна повернулась к Альбине всем крупным грузным телом. - Ты лучше о себе подумай, Прямикова, чем на меня налетать. Тебе ведь до пенсии не так уж много осталось… - Ксения Петровна колыхнулась в последний раз и успокоилась, сложила пухлые руки на груди. - Ты вот на меня со скандалом, а мне тебя жаль, Алечка. Я ведь тебя совсем молодой помню. Иной раз не спишь и думаешь, отчего у Али Прямиковой жизнь не задалась… - Ксения Петровна оглянулась на сковороду, выключила огонь и примолкла, погрузилась в печаль.

Альбина уже давно выучила назубок все приемы своего врага, но отчего-то безвольно цепенеет, как кролик перед удавом, ждет, что будет дальше. Ксения Петровна не торопится, шумно вздыхает всей грудью, в желтых глазах - понимание и сочувствие, вот-вот слеза прольется. Альбина знает, что это не игра, не актерство, тут что-то другое, чему и названия нет.

- Вот смотрю я на тебя, Алечка, и думаю… - будто через силу заговаривает наконец Ксения Петровна… Это у нее как бы проверка: крепко ли затянулась петля. Альбина кусает побелевшие губы и молчит. Ксения Петровна возвышает голос: - Вот ведь как в жизни несправедливо случается. И на работе ты в передовиках, и как женщина вполне привлекательная. Не красавица, врать не буду, но интересная. И одеться есть на что. Если бы ты за собой следила… - Ксения Петровна сочувственно склоняет голову, как бы оценивает все достоинства Альбины. - Ты все-таки, Алечка, не запускай себя, я тебе худого не присоветую, ты на свою жизнь крест не клади, в твои годы еще можно семью построить, еще не вечер, Алечка…

По Альбине сейчас видно, что самыми правильными, проникновенными словами можно при умении бить и хлестать со всего маху. Чем лучше слова, тем они обидней и беспощадней. Бывает у опытных людей такое изощренное умение, перед которым теряются самые бойкие ругатели и крикуны. Альбина судорожно хватает воздух белыми губами и разражается форменной истерикой, с хохотом, со слезами, с самой черной бранью. Все это мерзко и отвратительно.

Ксения Петровна подхватывает тряпкой сковородку и с печальным торжеством покидает поле битвы. Осатаневшая Альбина выскакивает в коридор, орет ей вслед страшные слова, слышные по всему общежитию, что особо радует Ксению Петровну. На кухне Альбина, всхлипывая, пьет из-под крана воду, отдающую хлоркой и ржавчиной. Как-то очень одиноко и бездомно Альбина запивает из-под крана свою бабью обиду, потом горстями кидает воду в зареванное лицо, утирается жесткой золоченой полой стеганого нейлонового халата. С зеркальца, вмазанного в стену, на нее глядит растрепанное страшилище с черными подглазниками. Завтра в цехе все опять будут ее обходить с опаской, опять она услышит за спиной: скандальная Альбина. А чего, спрашивается, психанула? Ведь знает Ксению, а попалась хуже новенькой. Ну, ладно, теперь уж в последний раз, кончилось ее царство, теперь заживем… Прямо с сегодняшнего дня и начнем жить по новой…