Жильцов вспомнил, что недавно вместе с матерью смотрел по телевизору старый фильм «Праздник святого Иоргена». Припомнилось, как там монахи пересчитывали пачки денег.

«Старичку-то надо заплатить! - спохватился Жильцов. - У них, наверное, полагается».

Он спросил у матери, не слыхала ли она, какие у священников расценки.

- Он разве с тебя вперед не взял? - встревожилась мать.

- В том-то и дело. И разговору не было о деньгах. Но один лектор рассказывал, они дерут за все. За свадьбы, за крестины. В общем, за каждую услугу. Но, может быть, у них не все дерут. Прежний себе особняк отгрохал, «Волгу» купил, а этому интеллигентному старичку начнешь деньги совать, он обидится. У него сын заведует клиникой, профессор или доктор наук, тоже надо принять во внимание.

Мать потупилась, усерднее занялась невидимыми крошками на клеенке.

- Егоровых бабушка прошлый месяц носила внучку крестить. Говорят, платила, но сколько - кто ее знает? Она тайком носила. Сын и невестка против, так она потихонечку.

- Ничего себе потихонечку, - Жильцов усмехнулся, - вся улица в курсе.

- Мало ли что говорят, - возразила мать и, помолчав, добавила: - Насчет платы я не слыхала.

- Вы бы, мама, спросили у нее завтра, сколько ему платить, - Жильцов кивнул на дверь спальни, все еще закрытую. - А то, может, она сама и отнесет ему в церковь?

- Что ты! - мать перепугалась. - Ей только попади на язык. По всему поселку разболтает, что мы попа звали. Отец всю жизнь передовик, портрет повесили на доске ветеранов. Узнают - снимут. - Мать тихо заплакала в тугой комочек носового платка.

Он не знал, что же делать в создавшемся глупейшем положении, и злился.

- Ладно, не будем сейчас ломать голову. Я сам все улажу. Повезу его обратно и по дороге напрямую спрошу: так, мол, и так, сколько вам за труды? Мне с ним детей не крестить! - Чтобы как-то успокоить мать, Жильцов велел ей пососать валидол. Трубочка с валидолом у него всегда была при себе.

Наконец дверь отворилась. Священник вышел из спальни уже не такой уверенный и всезнающий, каким вошел. Он словно был чем-то ошеломлен и обескуражен.

- Все? - спросил Жильцов слишком громко.

Старичок вздрогнул:

- Что все?

- Поговорили? - уточнил Жильцов.

- Да, да… - Старичок заоглядывался в растерянности. - Я готов ехать. Если вы, конечно, сможете меня отвезти.

- Обязательно отвезу! Вот только погляжу, как там отец.

Жильцов направился к двери, но священник удержал его белой костлявой рукой.

- Не советую вам сейчас беспокоить отца. Он себя чувствует вполне удовлетворительно. То есть физически удовлетворительно. Кризис миновал. Однако духовное состояние… - Старичок скорбно затряс головой. - К сожалению, я не смог снять тяжести с его души. Верующий верует, неверующий сомневается. Вряд ли вашему отцу требуется сейчас медицинская помощь. Душа человека, страждущая душа, не в компетенции врача. - Старичок, казалось, продолжал с кем-то неуступчиво спорить. Седые спиральки поднялись, окружили его лицо ветхим, дырявым сиянием.

- Что ж! - сказал Жильцов. - Поехали?

Весь большой дом по-прежнему спокойно спал. Слышно было, в коридорах и переходах, как дышит дом - глубоко и спокойно.

- Сколько у вашего отца правнуков? - спросил священник.

- Да уже четверо. - Жильцов держал наготове денежный вопрос, но все не решался. Заговорил об этом только в машине, когда старичок уже знакомо для Жильцова выдернул из-под себя полы рясы, уселся прямо, утвердил на коленях свой узелок. - Извините, пожалуйста, - глухо пробубнил Жильцов, - только уж я напрямую. Я человек простой. - Старичок взглянул непонятливо. Жильцов для полной ясности полез во внутренний карман пиджака. - Сколько мы вам должны? Конечно, с учетом, что я вас побеспокоил ночью, сверхурочно. - С этими словами он вытащил и раскрыл бумажник.

- Уберите ваши деньги, - сухо ответил старичок. - Я не занимаюсь частной практикой и не делаю платных визитов, как иные из медицины. Вы неверующий, но вы кое-что могли бы знать из книг, из русской классики. - Старичок пожевал губами. - Обидящим бог судия.

- Извините! - Жильцов убрал бумажник. Ему хотелось поскорее покончить со всей этой историей. «Кажется, священник рассорился с отцом, а теперь и на меня обиделся, - подумал Жильцов. - Но тут уж ничего не поделаешь - разная жизнь, разные взгляды. Старичок говорит, что у отца тяжко на душе. Но это еще как сказать! Похоже, что отец развоевался, проявил характер, повздорил с попом. Уже на пользу, уже веселее…» - рассуждал Жильцов, ведя машину.

Старичок молчал-молчал и вдруг вспылил:

- Не пойму, при чем ваш довод о простом человеке?! Зачем надо прибедняться?

- Да ради бога! Пожалуйста! - Не отпуская руля, Жильцов опять полез за бумажником.

- Я сказал «прибедняться» в ином смысле, в духовном! - заметил священник. Жильцов в сердцах вильнул «Запорожцем» туда-сюда по ночному пустому шоссе, ведущему из поселка в город. - Наряму-у-ую… Просто-о-ой… - передразнил старичок. - Вы прилично одеты, имеете машину, занимаете какую-то должность. Вы современный человек. Спорьте со мной, доказывайте свою правоту, но не прикидывайтесь простаком. По русской пословице, в простых сердцах бог почивает. А что в вашем сердце?

- Мое сердце вы лучше не трогайте, - угрюмо попросил Жильцов.

Старичок смутился, умолк. Жильцов довез его до церковной калитки. Поколебался, надо ли проводить до крыльца, и остался в машине. Но уехал, только убедившись, что священник вошел в дом, зажег там свет.

«Ладно, - сказал себе Жильцов, - обойдется без сверхурочных. Надо полагать, оклад у него не маленький».

В машине стойко держался сладковатый запах рясы. Жильцов вспомнил, что так и не полюбопытствовал, какие предметы носят священники в простых узелках. И почему не в чемоданчике, не в портфеле? Наверное, у них не полагается.

Не было необходимости беспокоить сейчас Наталью Федоровну. До утра недалеко, а священник сказал, что кризис миновал, отец себя чувствует физически удовлетворительно. В этом старичок, конечно, разбирается.

Дома навстречу Жильцову выбежала мать, заохала. Отец его ждет, все время спрашивает, рассерчал - житья нет!

- Серчает? - Жильцов рассмеялся. - Мне надо серчать, а не ему. - Он пошел к отцу с приятным чувством, что ночные страхи все позади. И спросил с порога: - Ну как, папа? Полегчало?

Отец не ответил. Сколько его помнил Жильцов, отец, когда бывал не прав, замечаний не терпел. И если бывал виноват, тоже. Замыкался и сам себя молчком допиливал со всей беспощадностью. На это время каждый домочадец выбирал свои меры спасения, большинство старалось не попадаться на глаза деду. Жильцову деваться некуда - взял стул, сел возле кровати.

- Отвез я его, все в порядке. Вы зачем звали?

Отец заговорил сердито:

- Телеграмму пошли. Василию. Должны отпустить.

- Не уверен! - жестко ответил Жильцов. - Да и не надо его вызывать. Вы сами слышали, Наталья Федоровна считает, что ничего страшного.

- Заладили. - Отец поморщился, как от боли. - Ничего страшного. Слова без смысла. Что значит ничего? Что значит страшное? Никто не хочет понять, а говорят. Вот и он про свое царствие небесное…

Вошла мать, отец недовольно замолчал. Она оправила одеяло, присела на край постели.

- Ты ступай, - сказал ей отец. - Ложись у девчат, поспи. Он со мной посидит. Я недолго задержу…

Жильцов понял, что отец намерен завести серьезный разговор. Нетрудно догадаться о чем. Уж очень нехорошо отец усмехнулся, когда произнес «недолго».

Мать ушла.

Отец опять трудно молчал, пересиливая себя. Наконец заговорил:

- Не понял он меня, нет… Я ему одно, а он мне другое, - отец говорил о священнике. - Оказывается, все грехи можно с человека списать. У них это просто. От одного кающегося грешника больше радости на небесах, чем от девяноста девяти праведников. Прямо так и написано у них в книгах. Открытая пропаганда греха. Чем его больше, тем лучше. Можешь семь раз в день согрешить против Христа и семь раз сказать: «Каюсь», - все простится. Вот ведь как. А я жизнь прожил, такого не знал. Всего-навсего сказать. Дела не требуют. Обманул - покаялся. Своровал - покаялся. Неплохо они устроились. Бог все простит. - В глазах отца Жильцов увидел детское недоумение.