Это был старый, испытанный прием византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатства, оставалось лишь защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы отстоять ее для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учебы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому…

Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратега Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знаменем, поступили так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделай варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.

— Главный воевода, — проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру, — мои воины изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.

Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Индульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наемные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.

— Добро, сотник, веди своих воинов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает ее храбрым союзникам — викингам.

Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу.

— Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.

— Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.

Призывно махнув рукой наблюдавшим за ним и Асмусом викингам, Индульф направился в пригорку, остановился против шестов с драгоценностями, выстроил своих воинов клином среди охвативших пригорок полукругом дружинников Микулы. Когда рядом с тысяцким прозвучал сигнал рожка, зовущий в атаку, Индульф, медленно и тяжело ступая, двинулся вперед. Несколько дротиков впились в его большой, словно амбарная дверь, щит, две или три стрелы насквозь пронзили леопардовую шкуру, наброшенную на левое плечо варяга, полудюжина камней пращников вдребезги разлетелась от удара о его крепкие доспехи. Индульф находился уже всего в паре шагов от ощетинившихся копьями рядов легионеров, не меньше десятка их жал нацелились ему в голову и грудь. Викинг, словно не замечая этого, сделал еще шаг. Проревев, будто взбесившийся зверь, он со страшной силой швырнул утыканный дротиками и стрелами щит в стоявших против него легионеров, обеими руками занес над головой огромную, сверкающую секиру.

Индульф ни в кого не метил, не направлял удар в какую-то заранее намеченную точку. Он обрушил тяжелое лезвие от правого плеча к левой ноге, словно косарь на лугу, круша перед собой все встреченное. Зазвенели слетаемые наземь вместе с хозяйскими головами каски, затрещали разрубаемые пополам щиты. В грудь варяга брызнули струи крови, в уши ворвались хрипы умирающих и громкие стоны раненых. В ответ из глотки Индульфа вырвался нечленораздельный торжествующий вопль, и он, шагнув в образовавшуюся в византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.

В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.

Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новые дымные стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Микулы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стала спускаться к берегу.

Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячеславом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса — это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.

— Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях, — встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен. — Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.

— Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше, — ответил Асмус. — Ты знаешь это не хуже меня.

Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.

— Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…

Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс [40] рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.

Меч тысяцкого сверкал без устали, щит звенел и трещал под вражескими ударами, за непродолжительный срок схватки Микула успел нагромоздить перед собой груду неприятельских трупов. Однако двум легионерам удалось зайти к нему сзади. Миг — и сарисса ударила Микулу в спину. Тысяцкий пошатнулся, его рука с мечом дрогнула, и в это мгновение ему на голову обрушился удар мечом. Падая и теряя сознание, тысяцкий уже не почувствовал еще одного удара, нанесенного секирой в плечо. Лишь краем глаза успел заметить спешившие на помощь его воинам свежие славянские сотни во главе с воеводой Любеном и паруса приближавшихся к берегу ромейских кораблей…

Не обращая внимания на летевшие в лицо соленые брызги, друнгарий всматривался в наплывавший на нос дромона берег. Там, в широкой долине среди подступивших к морю гор, кипела битва и висели два огромных облака пыли: одно над пригорком посреди долины, другое невдалеке от берега. С обеих сторон в сражении участвовала только пехота, и друнгарий с удовлетворением подумал, что спафарию удалось правильно выбрать место для боя, лишив славян возможности использовать на зыбкой почве свою более многочисленную конницу.