— Есть у меня просьба к вам, товарищ подполковник. Это даже не просьба, а предложение. Помните партийное собрание? Вот я и зашел... Все мы трудимся ради общего дела — боевой готовности. Наша копилка — это готовность всей части, — подчеркнул Малко. — Не посмотреть ли нам на расстановку сил в подразделениях? Может быть, действительно где-то слишком жирно со специалистами, а где-то бедно. Ну, скажем, в подразделении лейтенанта Узлова все специалисты имеют классность. С таким составом легко попасть на Доску отличников. А вот с таким оператором, как рядовой Гросулов, дальше проработки на партийном собрании не уйдешь.

— Что вы конкретно предлагаете? — нетерпеливо бросил Бородин. Слово «проработка» ему не понравилось, и он насторожился.

— Для начала ефрейтора Цыганка перевести в мой взвод, а рядового Гросулова — во взвод Узлова. Он там среди хороших специалистов быстро подтянется. Надо же все-таки учитывать и то, что рядовой Гросулов не просто солдат. Генералу, наверное, не безразлично, как его сын служит... Ругайте меня, но я часто говорю: этого солдата мне не поднять выше тройки.

— Н-да. Может, вы и правы, — подумав, сказал Бородин. — Но пойдет ли Цыганок к вам, согласится ли на это Узлов? Как проявит себя в новом коллективе Гросулов?

— А приказ? Приказ, товарищ подполковник, — закон для подчиненного. Ведь это будет произведено ради общей копилки. — снова загорячился Малко, — не ради моей славы, а ради того, чтобы вся часть разом вышла на намеченный рубеж... До боевых пусков осталось немного...

— Да, да, именно так. Позвольте-ка мне сесть на свое место, здесь мне как-то ловчее решать дела...

Малко поднялся, тайком посмотрел на Бородина: замполит уже не казался ему таким веселым, как в начале разговора. «Неужели не поддержит?» — затревожился старший лейтенант.

— Значит, вы просите перевести к вам оператора Цыганка, а рядового Гросулова направить во взвод Узлова? Так я вас понял?

— Так, товарищ подполковник... Я в смысле общей копилки...

— Не пойму я вашу копилку, — скривился Бородин. — Не пойму главного: для чего вы ее придумали?

— Как предложение, товарищ подполковник...

— А может быть, для того, чтобы заполучить себе лучшего специалиста? — в упор поглядел Бородин.

— Это вам, товарищ подполковник, показалось...

— Очень рад, если показалось. Что у вас еще?

— Все, только это предложение...

Бородин потер лоб, сказал:

— Н-да, значит, Гросулов не может подняться выше тройки?

— Не может... Вот на баяне... он и на пятерку потянет...

— Так что ж делать? Может быть, Михаил Савельевич, устроить ему небольшую стажировку во взводе Узлова? Пусть он там потрется среди хороших специалистов, посмотрит на работу того же Цыганка. Я поговорю с командиром части, он предоставит возможность. Как вы смотрите?

— Это идея! — приободрился Малко. — Пусть потрется, пусть посмотрит. Хорошая идея, товарищ подполковник.

Наташа слышала, как Громов умывался под краном, громко фыркая и отдуваясь. Потом оделся, вышел на балкон, загремел спичками, закуривая. «Что же он так?»—рассуждала Наташа, лежа в кровати и прислушиваясь к каждому движению мужа: она уходила на работу значительно позднее, но всегда провожала его до калитки. Будильник еще молчал (как только он зазвенит, она поднимается). «Что же так? Похоже, чем-то расстроен, неужели приездом мамы?.. Не может быть».

Галина Петровна все эти дни заботлива и внимательна и к Громову, и к ней, и особенно к Алеше. Сшила внуку красивый костюмчик, отвезла его в пионерский лагерь.

«Мама, пожалуй, тут ни при чем. Неужели ревнует к Степану?» От одной этой мысли Наташе сделалось страшно. «Надо уезжать, предлагают новое место — соглашайся... Ты слышишь? Курит, молчит, одна служба в голове... Как сложна жизнь, сколько скрытых подножек таит она в себе! Курит, да что же это он так, на голодный желудок?» Она вскочила с постели, взяла будильник: он показывал шесть часов, для нее это было очень рано, чтобы собираться на работу.

Наташа решила приготовить завтрак. Набросив халат, пошла на кухню, но там у электрической плиты уже хлопотала Галина Петровна.

— Не спится? — Мать посмотрела на нее исподлобья. На раскаленной сковородке уже шипел, потрескивая, жир. Раньше, когда Галина Петровна работала заместителем председателя горисполкома, она сама никогда не готовила ни завтраков, ни обедов, ни ужинов, все это делала домашняя работница тетя Настя, прожившая в их бакинском доме четыре года. Наташа удивилась умению матери готовить.

— Ой, мама, как вкусно получилось! — И, не подумав, напомнила: — Без тети Насти справляешься.

Галина Петровна опустилась на табуретку. Ее глаза затуманились, нижняя губа задрожала мелкой дрожью.

— Мама, тебе плохо? — испугалась Наташа, кладя руки на ее плечи и заглядывая в лицо.

— Нет. — она отстранила Наташу, сняла сковородку с плиты и сказала: — Вот что. Наталья, да, была я на руководящей работе. Да, избирали меня депутатом не раз, это ты знаешь. Знаешь ты, что я ошиблась, приняв доверие народа и партии за княжеский титул. Это навсегда мое, как сберегательная книжка! Но ты же знаешь и другое: я была до этого ткачихой, орден Ленина мне дали за те тысячи метров ткани, которые я выткала вот этими руками. И может быть, я никогда не знала бы домработницы тети Насти, если бы не потащили меня на трибуну, если бы не кружили мне голову люди похвалами. Я была тогда почти неграмотной... Прошу тебя, Наталья, никогда не напоминай мне о тете Насте. Я скоро уеду, есть у меня квартира, пенсия приличная. Посмотрю на вас, умных, хороших — я это говорю искренне, — и к себе, домой... — Галина Петровна открыла дверь и, чтобы не слушать дочь, которая пыталась извиниться, крикнула Громову: — Сергей Петрович, завтрак готов!

— Мама! — Наташа была удивлена словами матери, ей хотелось объясниться, сказать, что она не хотела обидеть ее. — Мама!

Галина Петровна зажала уши руками, отрицательно закачала головой. Она не убирала рук до тех пор, пока Наташа не умолкла, почувствовав свое бессилие. У Наташи на глазах выступили слезы, и, когда вошел Громов, она, чтобы скрыть их, начала умываться. Умывалась долго, а Громов сидел и ждал, пока она сядет за стол. Обыкновенно завтрак проходил в разговорах, в шутках, особенно когда за столом находилась Галина Петровна. Она любила рассказывать бакинские были и небылицы. Рассказывала с юмором, и Громов от души смеялся, все больше проникаясь уважением к этой пожилой женщине, знавшей столько веселых историй. Даже о своем фиаско теща рассказывала с юмором, как будто не о себе, а о постороннем человеке.

На этот раз завтрак прошел молча, лишь перед чаем Галина Петровна напомнила, что она сегодня уедет в лагерь к Алеше и, видимо, заночует там, чтобы провести еще один день с внуком, и чтобы ее не ждали к ужину. Громов посоветовал взять с собой фотоаппарат и сфотографировать Алешу. Он сам отыскал именной «Зоркий» — награда командующего войсками округа генерала Доброва, отдал Галине Петровне. Он знал, что теща когда-то увлекалась фотографией, но спросил:

— Получится?

— Попробую. Он заряжен? — Галина Петровна осмотрела аппарат, наведя объектив на Громова, щелкнула кнопкой, затем нацелилась на Наташу, стоявшую у окна уже одетой, с портфелем в руке.

— Подвези меня на работу. — сказала Наташа мужу, надевавшему у зеркала галстук.

— Сегодня я пешочком, машина в ремонте. Почему ты собралась, тебе еще рано?

— Много дел, боюсь, со всеми не управлюсь.

Они вышли за ворота. Наташа взяла Громова под руку, тихонько прижалась к мужу, чувствуя его крепкое плечо. Солнце еще не взошло, кругом было пустынно. В лицо дышал теплый ветер. Наташа поправила сползшие на глаза волосы, вздохнула.

— Что так? — спросил Громов.

— Ты чем-то расстроен, Сережа? Может быть, ты недоволен приездом матери?

— Откуда ты взяла?

— А почему ты сегодня встал так рано и курил, курил?

— Галина Петровна мне нравится, без нее мы будем скучать.