В позднейший период функции Марса как бога-хранителя общины Рима отошли на второй план, его стали считать тождественным греческому Аресу (богу коварной, вероломной войны (!!! — Авт.), сыну Зевса и Геры), однако представление это по преимуществу книжное. С Марсом же римляне отождествляли и главных богов племён, с которыми они сталкивались, давая местным богам имя Марса с добавлением местных эпитетов (например, Марс Тингс у германцев на Рейне).
Таким образом, древний римский Марс предстаёт перед нами в несколько ином обличье, нежели то, в котором его привыкли воспринимать большинство читателей. Некоторые исследователи даже провели параллели между почитанием Ярилы и культом бога такор же ярой силы — Диониса-Вакха (на наш взгляд, небезосновательные).
Сегодня в Яриле многие стремятся видеть солнечного бога. Подобная точка зрения есть в немалой степени следствие ряда своеобразных процессов в массовом сознании. Во-первых, дело в распространении идей исследователя XIX в. А. Фамицына, которые проникли, кажется, даже на сцену, существенно повлияв на восприятие множества людей. Опера Н. А. Римского-Корсакова по сказке А. Н. Островского, — драматичная история, написанная на основе русского фольклора, но в столь вольном авторском толковании, что от него остались лишь имена, песни да пара сюжетных ходов, — стала общеизвестна. Великий драматург, впрочем, прекрасно передал сам дух традиции. Помните: «Снегурочки печальная кончина и страшная погибель Мизгиря тревожить нас не могут» — эти слова царя Берендея поражали далёких от неё современников, удивляют неподготовленного читателя и сейчас. Но если от авторского творчества недопустимо требовать точного воспроизведения народной традиции, то и опираться на него как на источник тоже недопустимо. Однако идея Ярилы-Солнца, похоже, именно из сказки и начала своё проникновение в умы.
Второе обстоятельство, сильно содействовавшее первому, является результатом долгого воздействия христианского вероучения на мышление людей, что привело к невольному, часто даже неосознаваемому стремлению видеть во всех персонажах славянской мифологии Единого бога. Народная вера в какой-то момент отождествила с дневным светилом даже Христа, что связано и с его атрибуцией. Сам Христос помянут как «Солнце Правды и Солнца Истины». Это по сей день вызывает довольно резкую критику священнослужителей. Но весенний приход Ярилы на землю и присущие ему черты умирающего и воскресающего бога не могли не подтолкнуть к проведению подобных параллелей.
Существенно отметить, что нынешний образ Ярилы и известные нам отголоски культа являются в большой степени порождениями уже эпохи двоеверия.
Гальковский отмечает: «Древние памятники совершенно не упоминают об Яриле. Одно из первых упоминаний об Яриле содержится в увещевании св. Тихона Задонского жителей г. Воронежа (1763 г.). „Из всех обстоятельств праздника сего видно, что древний некакий был идол, называемый именем Ярилой, который в сих странах за бога почитаем был, пока ещё не было христианского благочестия“. Есть предание, что близ города Галича стоял на горе идол Ярило, в честь которого совершался трехдневный праздник в неделю всех святых. Ярилин день не везде праздновался в одно и то же время: он праздновался то в день всех святых, то на другой день Петрова поста и проч. Празднество сопровождалось плясками и хороводами. Центральной фигурой праздника был человек, чаще всего женщина, убранная цветами и лентами, иногда кукла. Ярило одного корня с современными словами ярый, яровой (хлеб, сеемый весной); яриться — иметь похоть. Яруном в Смоленской губернии называют быка-оплодотворителя… Вероятнее всего, Ярило, происходит от ярь и служило для обозначения растительных сил природы… Как было уже сказано, праздник Ярилы справлялся приблизительно около Петрова дня. В это время дни начинают уже убывать (после 9 июня), и потому в некоторых местах тогда же справляют „проводы весны“, которую изображал ряженый человек, или похороны чучела, называемого Кострубонькой или Костромой. В Кинешме праздник Яриле справляется на лесной поляне. Празднуют два дня: в первый день Ярилу встречают, а на второй погребают…» (Гальковский, 1916).
Гальковский, как истинный учёный, крайне осторожен в высказываниях и связывает с солнцеворотом не саму фигуру Ярилы, а лишь праздник. Он считает, что в обряде Ярилы «был погребальный элемент, вероятно, в знак сокращения дней после 9 июня, или поворота солнца с лета на зиму».
«В небольшой статье, увидевшей свет в конце XIX в., Н. М. Мендельсон сообщил о гулянье молодёжи в Петровское заговенье{60}; гулянье называлось „справлять ярилки“ и имело „разнузданный характер“ <…> в Дединове (Зарайский уезд Рязанской губернии) ярилки продолжали праздновать в конце XIX в. после воскресенья перед Петровским постом в роще, на холме, именуемом Ярилина плешь. Участники праздника (участие семейным было запрещено) приплывали на челнах. Затем возжигали костёр, пели песни „с причинкой“, т. е. неприличные, после чего начинались разнузданные оргии, заканчивавшиеся только к утру. На вопрос, кто же такой этот Ярила, которого так почитают, отвечали (если перевести ответ на дозволенный язык): „Он, Ярила, любовь очень одобрял“. Сообщалось также, что двадцатью — тридцатью годами ранее оргии были ещё разнузданнее. Эти сведения сыграли важную роль в доказательстве архаичности образа Ярилы» (Кутенков, 2004, с. 112–113).
Согласитесь, что увидеть в таком (мало отличающемся от прочих!) описании память о почитании солнечного бога, мягко говоря, затруднительно. Но Фаминцын с упорством, достойным лучшего применения, настаивает на солнечном характере Ярилы против очевидных фактов обратного:
«Ярило или Ярыло, в смысле бога весеннего солнца, до сих пор живет в сознании белоруссов, вообще сохранивших в обрядах и верованиях своих множество весьма древних черт и мотивов. Белоруссы представляют себе „Ярылу“ молодым, красивым, разъезжающим на белом коне, в белой мантии, с венком из цветов на голове; в правой руке он держит человеческую голову, а в левой — маленький снопок ржаных колосьев» (Фаминцын, 1884, с. 225–231).
Голова обычного существа отдельно от тела не живёт, стало быть, это либо мёртвая голова, которая символизирует хтонический (подземный?) мир, либо вещая голова сверхсущества, побеждённого Ярилой. Сноп, конечно, служит указанием на вспомоществование плодородию, но для этого вовсе не обязательно быть солнечным богом (вспомним тех же эллинских Диониса, Триптолема и пр.)! Такая символика, на наш взгляд, скорее указывает на идею возрождения из мёртвой (подземной) материи земного (явьего), а правильнее сказать, на представление о круговороте всего сущего.
Впрочем, что касается «черепа», т. е. «мёртвой головы», есть одна загвоздка, на которую нам не замедлили указать.
А. Фаминцын, по обыкновению великоросских исследователей того периода, заимствовал эти сведения у двух других авторов, не позаботившись удостовериться в подлинности этнографических данных, — П. Ефименко (Ефименко, 1869, с. 77–111) и П. Древлянского. Их работы подверглись разгромной критике уже младшими современниками, из современных же авторов вспомним хотя бы А. Л. Топоркова (Топорков, 2006):
«В 1846 г. в „Прибавлениях“ к „Журналу Министерства народного просвещения“ появилась статья „Белорусские народные предания“ (далее — БНП), подписанная псевдонимом П. Древлянский{61}. За этим псевдонимом скрывался Павел Михайлович Шпилевский (1823–1861), известный впоследствии журналист, писатель и автор этнографических сочинений о Белоруссии. БНП были первой публикацией П. М. Шпилевского; они увидели свет, когда их автору было всего 23 года. И тем не менее именно с БНП главным образом и ассоциируется до сих пор имя П. М. Шпилевского; слишком необычно и само это сочинение, и та роль, которую ему довелось сыграть в истории русской науки о славянской мифологии. Написанная в форме словаря, публикация включала описание 36 богов и духов „белорусцев“. <…>
