Занегин. М-м-м-м… Я не могу.

Кьяра. Ти как бык. Что не может?

Занегин. Я не могу продать “Автопортрет”.

Кьяра. Что?!… Ти безумен?! Ти знает, сколько получил?

Занегин. Сколько?

Кьяра. Восемьдесят мильоне лира.

Занегин. Сколько в долларах?

Кьяра. Пятьдесят тысяч.

Занегин. Круто.

Кьяра. Ти отказаться от восемьдесят мильоне?!

Занегин. Трудно, ты права… Практически невозможно. Но нет другого выхода.

Кьяра. Почему?!

Занегин. “Автопортрет” не мой.

Кьяра. Как не твой? Не ти писал?!

Занегин. Писал я. Но он мне не принадлежит.

Кьяра. Я не понял.

Занегин. Ну, просто он принадлежит другому человеку.

Кьяра. Какому? Той женщина? Да?

Занегин. Да.

Кьяра. Фуй!

Занегин. Что?

Кьяра. Ничто.

Занегин. Я взял и обещал вернуть.

Кьяра. Тетка будет ярость. Да? Правильно?

Занегин. Может, и правильно, но тебе надо было раньше сказать мне, а потом тетке.

Кьяра. Я хотела сюрприз.

Занегин. Ты его получила. Или я получил.

Кьяра. А ти не может передумать?

Занегин. В каком смысле?

Кьяра. Дать и взять?

Занегин. Деньги?

Кьяра. “Автопортрет”. Ей отнять?

Занегин. Чтоб я никогда больше от тебя такого не слышал, детка. Как ты говоришь: фуй? Это вы, красные, можете так поступать: дать, а после отнять.

Кьяра. Я очень расстроен, Макс.

Занегин. Я тоже.

Кьяра. Я так старался!…

Занегин. Она купила “Автопортрет”, потому что ты старался?

Кьяра. Она купил, потому что полюбил его.

Кьяра, и правда, была здорово расстроена. Она отчаянно ломала голову, как выйти из дурацкого положения, в какое все они столь нелепо попали. Ей совсем не хотелось отказываться от этого гонорара для Макса, но и выглядеть перед теткой полной дурой, тоже не хотелось. Ей хотелось, чтобы Макс получил эту сумму, чтобы у него были такие деньги, чтобы он смог почувствовать настоящую ценность своей работы. Помимо всего прочего, полотно оставалось в фамилья, и, стало быть, рано или поздно возвращалось к хозяину. Вот только выходило, что хозяин не он.

Несмотря на молодость и страстный темперамент, головка у Кьяры работала безотказно. Через короткое время у нее созрел план. Они уже собирались вернуться в Рим, это был их последний вечер в Венеции, Кьяра предложила провести уна нотте романтика на канале с гондольером. Втроем, спросил Занегин. Одни, ответила Кьяра, гондольере есть часть гондола. И снова Занегин про себя посмеялся над этим забавным симбиозом воззрений, без колебаний относящих себя к гуманистическим. Ночь плескала за бортом черную маслянистую воду, в ярких праздничных бликах от многочисленных фонарей и реклам на набережных улицах, если смотреть назад или вбок. От носа гондолы шел расширяющийся белый луч, направленный вперед, в него попадали другие гондолы, в которых сидели другие парочки, с которыми тянуло раскланяться. Напоминало катание в каретах, если б у Занегина с Кьярой была такая память. Она и была. Принадлежащая не отдельно ему или ей, а общей культуре. Гондольер включил магнитолу, полилась знакомая мелодия какой-то итальянской песенки, от которой прибавилось дрожания сердца. Наверное, во второй или третий раз это приобрело бы банальный оттенок, но для первого было самый раз. Хорошо бы написать сплошняком одну только эту дрожащую черную воду с цветными пятнами, и больше ничего, ну, может, еще угол моста, но так, чтобы в этом отразилось собственное дрожащее сердце, подумал Занегин. Как это сделать, он пока не знал, и просто хотел запомнить картинку, и ощущение текучего, как вода, времени, и эту дрожь сердца.

Он полуобнял Кьяру.

Занегин. Как хорошо, детка… Мольто бене!

Кьяра. Ти учил итальяно?

Занегин. Да, специально для тебя. Два слова.

Кьяра. Ти будет знать много слов. Будет жить Италья и узнать много слов.

Они помолчали. Очередной певец, умолкая, уступал место мандолине, и снова ночная вода усиливала чувство, как будто трогали не струны инструмента, а непосредственно ваши нервы и душу. На всех гондолах звучали песенки. Вот песенку еще можно записать нотами, прямо по воде, белым по черному, получится очень интересная картинка, подумал Занегин. Ти жалел эта женщина, неожиданно меланхолически спросила Кьяра.

Занегин. Какая женщина?

Кьяра. Какая ты покончил. Я придумал, как ти поступить. Сказать? Ми послать приглашение, чтоб она тоже приехал в Италья в гости.

Занегин. Она?!

Кьяра. Си. Ти хотел делить счастье. Ти сделать это.

Занегин. Кьяра, жеребенок мой милый…

Кьяра. Что значит: же-ребенок?

Занегин. Это значит: я люблю тебя.

Кьяра. Я тебя люблю. Ти вольо бене. Ти сам ей телефон в Москва или меня?

Занегин. Скажи, а ты совсем не ревнива?

Кьяра. О, но! Я очень ревнива. Мне нет повод сейчас. Кроме ревность, у меня интуиция.

Занегин. А говорит ли твоя интуиция, что я скоро начну работать?

Кьяра. О, Макс, беллиссимо, это сами важни, что ти мог сказать!

Она захлопала в ладоши, гондольер, стандартный узкобедрый молодец в широкополой черной шляпе решил, что дама таким образом хочет привлечь к себе его внимание, так бывало, но вглядевшись своими зоркими, привыкшими к темноте глазами в счастливое выражение лица, понял, что к нему это не имеет ни малейшего отношения. Кьяра уже решила про себя, что объяснит тетке все, как есть, и, может быть, Мария Колонна согласится дать женщине Макса сколько-то тысяч долларов откупного. Если же нет, если тетка начнет скупиться, что ж, она легко, судя по всему, уговорит Максима выделить некую сумму из своего гонорара. Им, в России, деньги нужны. Собственно, как и на Западе.

1995. В аэропорту “Фьюмичина” Аду и Фальстафа Ильича Занегин встречал вместе с Кьярой. Если б Ада прилетала одна, возможно, он тоже поехал бы один. Но поскольку у нее завелся кто-то, для всех удобнее было сразу перезнакомиться. Вот они, сказал он Кьяре, увидев Аду. Ада, в голубой юбке и белом пиджаке, шла в сопровождении невысокого лысоватого блондина неопределенной наружности и с усами. Тень дурацкой досады промелькнула на лице Занегина. Он поймал себя на мысли, что ему было бы приятнее, если б Аду сопровождал некто типа киногероя. И честно признался, что это из-за Кьяры. Чем он, козел, хотел перед нею похвастаться? Как хорошо, что наши мысли заперты внутри нас и никому не видимы: позора было б не обобраться. Санта Мария, воскликнула Кьяра. Занегин не успел спросить, к чему относился ее возглас, — Ада подошла близко. Он потянулся к ней и поцеловал в воздух около щеки, успев привыкнуть к этой западной манере. Ада засмеялась своим серебристым смешком и сказала: познакомьтесь, мой друг Лесик, это домашнее имя, но вы оба можете звать его так же. Это Кьяра, представил Занегин свою итальянскую жену. Санта Мария, повторила Кьяра возбужденно, посмотреть она, я мог узнать она без Макс. Московская пара, ничего не поняв, вопросительно уставилась на Занегина, надеясь на перевод.

Занегин. В каком смысле?

Кьяра. Посмотреть она и посмотреть я.

Занегин. Ну, и что?

Кьяра. Ти не видал?!

Фальстаф Ильич очнулся раньше других.