Субач, а за ним Шотт показали золотистые бляхи, прицепленные к внутренним карманам. В кобурах были обычные «глок 17».
– Порядок? – спросил Субач.
Вроде бы. Копы? Да. Бляхи настоящие.
И все же порядок ли? Вспомнился ответ Сэмюэла Беккета на реплику приятеля, мол, в такой славный денек хочется жить: слишком сильно сказано.
– Чем могу служить? – спросил Джейкоб.
– Не откажите в любезности проехать с нами, – сказал Шотт.
– У меня выходной.
– Дело важное.
– Нельзя ли конкретнее?
– К сожалению, нет, – сказал Субач. – Вы позавтракали? Может, закинете пару плюшек?
– Я не голоден.
– Наша машина за углом, – сказал Шотт.
– Черная «краун-вика», – уведомил Субач. – Садитесь в свою машину и езжайте за нами.
– Только наденьте штаны, – добавил Шотт.
«Краун-вика» держала умеренную скорость и аккуратно включала поворотники, дабы «хонда» Джейкоба не отстала. Джейкоб решил, что их путь лежит в голливудский отдел, где он работал до недавнего времени. Однако поворот с Вайн-стрит на север опроверг гипотезу. Они ехали к Лос-Фелису, и Джейкоб нервно ерзал.
Через семь лет службы Джейкоб был еще зелен для убойного отдела, но ему дважды повезло: во-первых, вышла директива благоволить к выпускникам колледжей, а во-вторых, ветеран, который тридцать лет высаживал по три пачки в день, как раз дал дуба, освободив теплое местечко.
С работой Джейкоб справлялся блестяще – раскрываемость у него была чуть ли не выше всех в отделе, – но два вышеозначенных обстоятельства не давали покоя капитану Тедди Мендосе. По непонятным причинам он имел на Джейкоба преогромный зуб. Несколько месяцев назад капитан вызвал его в свой кабинет и помахал манильской папкой:
– Я ознакомился с вашим отчетом, Лев. «Хлипкий» – это что еще за хрень?
– То есть хрупкий, сэр.
– Значение слова мне известно. У меня степень магистра. Вы-то этим не можете похвастать.
– Так точно, сэр.
– А каких наук магистр? На стенку не смотреть!
– Коммуникаций, сэр.
– Очень хорошо. Знаете, чему обучают на факультете коммуникаций?
– Коммуницировать, сэр.
– Совершенно, в жопу, верно! Пишите «хрупкий», если хотите сказать «хрупкий».
– Есть, сэр.
– В Гарварде этому не учили?
– Видимо, я пропустил занятие, сэр.
– Наверное, это проходят только на втором курсе.
– Не могу знать, сэр.
– Освежите мою память, умник: почему вы не закончили Гарвард?
– Не хватило силы воли, сэр.
– Хитрожопый ответ, чтоб не лезли с вопросами. Вы этого хотите? Чтоб я заткнулся?
– Никак нет, сэр.
– Да нет, хотите. Я говорил, что мой кузен прошел в Гарвард?
– Как-то обмолвились, сэр.
– Разве?
– Разок-другой.
– Значит, я сказал, что он не стал учиться.
– Так точно, сэр.
– А сказал – почему?
– Непосильная плата, сэр.
– Гарвард – дорогое удовольствие.
– Так точно, сэр.
– Вы, кажется, получали стипендию.
– Так точно, сэр.
– Глянем… Спортивная стипендия. Наверное, победили в пинг-понге.
– Нет, сэр.
– Университетский конкурс мудозвонов? Нет? За что же вам дали стипендию, детектив?
– За успехи в учебе, сэр.
– Эва!
– Так точно, сэр.
– Успехи… Хм. Видимо, кузен не достиг ваших высот.
– Не мне судить, сэр.
– Но почему вы получили, а он нет?
– Лучше спросить стипендиальный комитет, сэр.
– Успехи в учебе… Знаете, это еще паршивей, чем не получить стипендию. По мне, так хуже нет, если тебе что-то дали, а ты профукал. Это непростительно. Даже отсутствие силы воли – не оправдание.
Джейкоб смолчал.
– Доучились бы заочно. Типа общеобразовательной подготовки. В Гарварде дают такие сертификаты? Вы разузнайте.
– Разузнаю. Спасибо за подсказку.
– А пока что у нас с вами одинаковые дипломы. Университет штата Калифорния в Нортридже.
– Верно, сэр.
– Нет, не верно. В моем сказано: магистр. – Мендоса откинулся в кресле. – Ну что, переутомились, да?
Джейкоб напрягся:
– Не понимаю, с чего вы взяли, сэр?
– Потому что именно это я слышал.
– Можно узнать, от кого?
– Нельзя. Еще говорят, вы подумываете об отпуске.
Джейкоб не ответил.
– Даю шанс излить душу, – сказал Мендоса.
– Я воздержусь, сэр.
– Вымотались, что ли?
Джейкоб пожал плечами:
– Работа нервная.
– Спору нет, детектив. У меня целая свора притомившихся копов. Однако никто не помышляет об отпуске. А вы у нас как будто особенный.
– Я так не думаю, сэр.
– Черта с два, думаете.
– Как вам угодно, сэр.
– Ну вот, извольте. Вот об этой вашей манере я и говорю.
– Боюсь, я не понимаю, сэр.
– Вот опять. «Боюсь, я ля-ля-ля-ля-ля». Сколько вам лет, детектив?
– Тридцать один, сэр.
– Знаете, на кого вы похожи? На моего сына. Ему шестнадцать. А что такое шестнадцатилетний пацан? По сути, засранец. Высокомерный, упертый, сопливый засранец.
– Тонко подмечено, сэр.
– Вы хотели отпуск – вы его получили. – Мендоса потянулся к телефону. – Вас переводят.
– Куда?
– Я еще не решил. Куда-нибудь с офисными кабинками. Станете возражать?
Джейкоб не возразил. Кабинки – просто замечательно.
Вообще-то слово «переутомление» не годилось. Вернее было сказать – глубокая депрессия. Он исхудал. В изнеможении слонялся по квартире, ибо не мог уснуть, и все время путанно бормотал что-то слащавое и невразумительное.
Он хорошо знал внешние признаки недуга и умел их скрыть, прячась за штору отчужденности. Ни с кем не разговаривал, опасаясь, что в любую секунду его замкнет. Позволил зачахнуть немногим приятельствам. И постепенно стал вполне соответствовать характеристике Мендосы – выглядел снобом.
Труднее было скрыть незримую глухую тоску, что будила затемно, подсаживалась за обедом, превращая рамэн[4] в несъедобное и мерзкое червивое месиво, а вечером поправляла одеяло, усмешливо желая спокойной ночи. Она обнажала жестокую несправедливость жизни и нелепость его работы. Где уж ему справиться с мировым дисбалансом, если он в разладе с собственной душой? Своей тоской он был гадок себе и окружающим. Она была точно наследный орден Хвори с засаленной черной лентой, который надлежало раз в несколько лет доставать из шкатулки, отрясать от пыли и втайне носить, приколов на голое тело.
Сквозь заднее стекло «краун-вики» маячили два контура.
Гориллы. Тяжелая артиллерия для тяжелых случаев.
Джейкоб сдерживался, чтобы не повернуть домой. Особый отдел – изящное обозначение того, с чем лучше не связываться.
Вот что бывает, если мнишь себя особенным.
Толком-то их не проверил.
Может, послать кому-нибудь эсэмэску? Чтоб знали, куда он делся. На всякий пожарный.
Кому?
Рене?
Стейси?
Заполошное послание непременно скрасит день бывших жен.
Мистер Лучик.
Этим титулом, пропитанным ядерной насмешкой, его наградила Рене. А Стейси подхватила, когда он по дурости рассказал жене номер два о занудстве жены номер один и та прониклась сочувствием к предшественнице, «угодившей в такое дерьмо».
В конечном счете все исходит на дерьмо.
Значит, едем по адресу. Ничего нового.
Решив вопреки всему насладиться поездкой, Джейкоб откинулся на сиденье и представил Маю. Одетую. Потом не торопясь ее раздел, открывая сногсшибательно соразмерные формы. Джейкоб уже готовился сорвать талес, когда «краун-вика» резко свернула, и он повторил маневр, подскочив на ухабе.
Табличка «Одиссей-авеню» на захолустной недоулочке в два квартала выглядела претенциозно. Оптовая торговля игрушками, импорт-экспорт китайских товаров, закрытая «Студия танца», порог которой, похоже, давно не переступала ни нога, ни ножка.
«Краун-вика» подъехала к стальным подъемным дверям. Рядом на стеклянной двери значился номер 3636. На тротуаре человек в форме старшего чина лос-анджелесской полиции из-под руки разглядывал гостей. Выглядел он внушительно, под стать Субачу и Шотту, – рослый, жилистый, мертвенно-бледный; пушистые седые пучки над ушами смахивали на крылышки. Пепельно-серые брюки, ослепительно белая рубашка, в облегченной сетчатой кобуре табельный пистолет. Открывая дверцу «хонды», человек слегка нагнулся, и золотистая бляха с голубой эмалью «КОММАНДЕР», висевшая у него на шее, звякнула о стекло.