И вот произошел случай, нарушивший размеренное течение его жизни. Слепаков отправился на почту получать свою пенсию. У киоска «Роспечать», достав пачечку купюр разного достоинства, выбрал одну из них и приобрел газету. Предвкушая умственное и эмоциональное раздражение, Слепаков торопливо зашагал к дому. И среди суматошной деловитости московской улицы ему показалось, что кто-то очень пристально на него посмотрел. Ну с какой стати будет кто бы то ни было пристально смотреть на мрачноватого пожилого мужчину, покупающего в киоске газету?

Слепаков приближался к дому тесным проулочком. В этом-то узком и безлюдном проходе пенсионер услышал позади себя странное сипение. Он удивился и повернул в ту сторону голову.

В трех шагах от него находился парень лет двадцати пяти, коренастый, смуглый, в оранжевом жилете коммунально-дорожного работника.

– Что? – спросил Слепаков, недоумевая.

– Деньги… – сипло сказал парень в оранжевом жилете.

– Ах, ты… – начал Слепаков с наигранным негодованием, однако чувствуя, как внезапный страх сжимает сердце.

– Деньги давай! – перебив его возмущенный возглас, снова гнусно просипел бандит.

В правой руке его что-то блеснуло. «Все… Зарежет…» – обреченно подумал Слепаков. Он хотел крикнуть «полиция», но голос пропал – остался только бессильный стон. А затем произошло то, чего ни сам Всеволод Васильевич, ни нападавший грабитель никак не ожидали. Всей массой, подбиравшейся к центнеру, повинуясь страстному инстинкту самосохранения, Слепаков ринулся на оранжевый жилет, стараясь перехватить руку с ножом. Парень не успел увернуться. Почти рыдая от напряжения, Слепаков стал выкручивать смертоносную бандитскую кисть, не заботясь больше ни о чем. Грабитель хрипел, колотил по земле пятками, судорожно бился под тяжестью пенсионера. И внезапно затих. Еще через минуту, дыша с прерывистым свистом, Слепаков с трудом встал на колени. Постоял, опираясь на тело неподвижного бандита. Наконец поднялся, вытер пот с лица. Внутри его все мелко тряслось, ноги подгибались. Нападавший лежал на спине. Голова его свешивалась за металлическую оградку, окружавшую газон с чахлым кустиком недавно посаженной сирени.

«Ух, как я его…» – подумал Слепаков, прижимая ладонь к левой стороне груди – сердце угрюмо бухало. Поглядел внимательно на лежавшего: «А где нож?» Ножа не было. Осмотрел место битвы. Слепаков наклонился к лежавшему. Глаза закатились, рот приоткрылся, шея неестественно скособочилась. Всеволод Васильевич толкнул парня в плечо, тот не шевельнулся. Из уголка рта вытекла красноватая мутная струйка. «Черт бы его… Надо вызвать «Скорую»!» Слепаков взял запястье лежавшего, пульс не прощупывался. «Кири-куку! Царствуй, лежа на боку!» – прозвучал в голове Слепакова голос. Он отпрянул. Голова закружилась, в глазах запрыгали точечные блики. «Труп! – мелькнула мысль. – Я убил человека… Но он бандит, грабитель, пенсию хотел отнять… И нож… Был ведь нож! А теперь нет. Как доказать, что умерший хотел ограбить?»

Конец всему – арестуют и осудят за убийство. Бежать следовало немедленно, пока кто-нибудь не появился. Слепаков торопливо оглядел себя. Ничего не порвано, не испачкано. Отряхивая колени и куртку, он бросился прочь от страшного закутка. «Скорее, скорее… Никто не видел… Этот гад, наверно, мигрант без регистрации…» – лихорадочно думал Всеволод Васильевич. Никто не встретился при выходе из квартала на улицу, хотя… Какая-то узкая тень, изломисто падая на стену дома, проскользнула и пропала за углом. «Ничего, ничего… Не найдут! И, в конце концов, я защищал свою жизнь, свою личную собственность… Не найдут… Сами виноваты: напустили полную Москву… Грабят, убивают, взрывают…» – все это, будто в бреду, бормотал, терзаясь, перепуганный до сердечного приступа Всеволод Васильевич. Но с течением времени он успокоился и тут…

Газета! О, будь она проклята! Он оставил рядом с трупом газету, которую полчаса назад купил в киоске «Роспечать»! Теперь, вне всякого сомнения, его найдут. Слепаков жалко застонал. Он понуро побрел к трамвайной остановке, сел на тридцатый номер, поехал в сторону Щукинского рынка. «Разумеется, возвращаться глупо. Там уже появились люди, нашли оставленную им по глупости газету… Отпечатки пальцев – во-первых, а во-вторых, запросто установят, кто покупал не так часто приобретаемую по сравнению с «МК» или «Вечеркой» оппозиционную газету. И его наверняка узнают продавцы: постоянный клиент, анализировал свое положение Слепаков.

«Начинается дождь… И это прекрасно, просто великолепно! Сильнее бы, сильнее… Обильней… Газета размокнет, превратится в линялые лохмотья, разорвется – и отпечатки пальцев будут уничтожены… Хоть бы дождь усилился, хлынул до приезда оперативной группы…» Словно принимая во внимание безмолвные мольбы Слепакова, небо насупилось, издали загрохотала клубящаяся тьма, с невероятной быстротой распространяясь по всему щукинско-строгинскому региону. Следом за белым зигзагом молнии хлестко шарахнуло. Саданул по темно-зеленой листве, рванул провода трамвайных линий, замордовал рекламные стенды могучий порыв ветра, и сплошной стеклянной пенящейся стеной хлынул ливень. «Ура! – прокричал внутри Всеволода Васильевича голос. – Отмоемся! Все будет в ажуре! Кири-куку! Вот вам. Не докопаетесь, природа за меня. Я не виноват, не виноват!» И, сидя у открытого трамвайного окна, промокая и прикрывшись ладонью от чьего-либо постороннего взгляда, Слепаков под раскаты июльской грозы заплакал.

Возвращался он на метро, нарочно пересаживаясь, приехал домой часа через три с половиной.

– Боже мой! – вскричала жена при виде мокрого до нитки Всеволода Васильевича. – Под самую грозу попал, бедный ты мой! Где же тебя носило, сердечный ты мой?

– Да ладно тебе, Зина… – буркнул Слепаков, переодеваясь в сухую одежду. – Ездил тут на распродажу электродеталей, посмотреть кое-чего хотел. – Слепаков вел себя с наигранным равнодушием, с внешними признаками обыкновенной усталости, вяло поел.

– Может, водочки выпьешь? – шепнула жена и понимающе нежно улыбнулась.

– Нет, не надо водки, – воспротивился Слепаков, что не очень-то было на него похоже. – Чаю горячего. Пойди, пойди вскипяти.

Он медленно выпил чашку чая. Улучив момент, тайно проглотил две таблетки феназепама и пошел спать. Лежал с похоронным выражением на лице. Тело постепенно начало теплеть, расслабляться. Последними подконтрольными мыслями были: «Что я сделал! И откуда это «кири-куку, царствуй, лежа на боку»? С чего это вдруг прицепилось? Пословица, что ли, какая-то?» Так и не сделав окончательного вывода, Всеволод Васильевич провалился в тягостный сон.

Последующие дни невольный преступник все-таки суеверно ждал для себя неприятностей – и дождался.

Часов в одиннадцать утра прозвучал требовательный телефонный звонок. «Меня. Они», – внутренне поджимаясь и готовясь к борьбе за свободу, определил Слепаков. Снял трубку, нахмурясь и стиснув челюсти. Приятный мужской голос бодро спросил:

– Слепаков Всеволод Васильевич?

– Да, это я, – с натужным достоинством пожилого заслуженного человека подтвердил Слепаков.

– Вас беспокоит старший оперуполномоченный по уголовным делам капитан Маслаченко.

– Слушаю, – после паузы якобы недоуменно произнес Всеволод Васильевич.

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Мне? Вопросы? – старательно удивился Слепаков. – По какому поводу?

– Не могли бы вы подойти к четырнадцати часам в управление… Знаете где?

– Да, конечно.

– Второй этаж. Комната одиннадцать. – Трубка цокнула, замолчала, пошли гудки.

Возле Управления МВД тесно, вдоль и поперек стояли запыленные многочисленные «Жигули», несколько старых и пара новеньких иномарок – очевидно, автомобили сотрудников полиции. Навстречу вышли трое молодых людей и один пожилой, одетые в гражданскую одежду. Самый разудалый, развязный, коротко стриженный, рассказывал что-то смешное с матерком, остальные смеялись. Пожилой хрипел: «Да ну вас на хрен, хлопцы, мне бы поспать… С бодуна башка чугунная…» Потом выбежал еще один в спортивном костюме, хлопнул дверцей «Ауди» и умчался в мгновение ока. Втиснувшись в «жигуленка», не спеша, поехали четверо.