Всё существующее случайно. В самом деле, наше существование насквозь пронизано случайностью.
При таком подходе привычная сеть причин, следствий, необходимости и т. д., окутывающая мир, просто исчезает. Вот пример. Что происходит, когда мы смотрим в зеркало? Сначала мы видим нечто знакомое. Но чем более мы углубляемся в исследование собственного отражения, тем больше нового и не замеченного ранее обнаруживаем. То же самое происходит и при рассмотрении существования в целом. Существование свободно от необходимости и определённости. Как показал Кьеркегор, это осознание чуждости и случайности мира и своей свободы в нём порождает страх, трепет, ужас. С точки зрения Сартра-Рокантена, оно проявляется как «тошнота», уподобляемая ощущению самого себя. Таков «вкус» самого существования.
Феноменологическое исследование достигает кульминационного пункта в известном пассаже, где Рокантен наталкивается на корень каштанового дерева. Подобно тому, как, стоя у зеркала, человек открывает всё новые и новые черты в собственном отражении, Рокантен обнаруживает в узловатом корне каштана нечто всё более неожиданное и захватывающее. «Существование вдруг сбросило с себя свои покровы. Оно утратило безобидность абстрактной категории: это была сама плоть вещей, корень состоял из существования ‹…› Разнообразие вещей, пестрота индивидуальности оказались всего лишь видимостью, чем-то внешним. Это внешнее исчезло, уступив место влажной твёрдости, чудовищной и хаотичной, нагой до непристойности». В конечном счёте реальность была «липкой и почти неприличной». Рокантен всё это время был не чем иным, как чистым «чувствилищем». И вместе с этим чувствованием приходило понимание крайней абсурдности всего существующего. Но это, ещё раз надо подчеркнуть, не было пониманием в интеллектуальном смысле. «Эту абсурдность нельзя было схватить мыслью или выразить словом, она напоминала деревянную змею, свернувшуюся у моих ног. Я понял, что нашёл ключ к существованию, ключ к своей тошноте, ко всей моей жизни. ‹…› Я испытал абсурдность существования…
Натолкнувшись на эту огромную узловатую лапищу, понимаешь, что существо дела не в невежестве или познавании: мир объяснений и причин не имеет отношения к существованию». В результате Сартр приходит к выводу: «Человек есть то, что он есть в данный момент, и только в этом заключается его существование». Это было важным выводом для тех, кто пытался постичь смысл существования: «Невозможно ощутить жизнь в её перспективе — она всегда подкрадывается сзади, и ты оказываешься внутри неё».
Сартр написал несколько вариантов «Тошноты», а в промежутках — ещё ряд коротких вещей, не столь глубоких по философскому содержанию, но проникнутых ощущением «экзистенции». В отличие от романа они изображают различные попытки избежать ответственности за своё существование.
Лучшее из этих произведений — «Стена» («Le Мur»), где человек накануне казни пытается жить воображаемым существованием больше, чем реальным.
Плодотворный, как всегда, Сартр создал в это время также ряд собственно философских работ, в которых он пытался применить феноменологический метод Гуссерля к изучению эмоций и воображения.
В «Набросках теории эмоций» стали очевидными первые трудности феноменологического подхода.
Эмоции рассматриваются как нечто противостоящее феноменологической прозрачности существования. Они создают «магический мир» самообмана. В поисках теории эмоций Сартр оставляет в стороне психологию эмоций. Психология рассматривается как нечто подчинённое философии.
Мы можем достичь феноменологической прозрачности, используя скорее разум, чем эмоции, но объект её едва ли является рациональной структурой.
Сартровское «ничего, кроме вчувствования» как бы временно отключает интеллект, восприятие же липкой, непристойной, нагой реальности осуществляется с помощью чувств. Более того, последующая смелая попытка принять ответственность за наше существование и соответственно действовать включает психологическое и эмоциональное содержание. Можно попытаться действовать так, будто мы свободны от нашей психологии, но полностью мы никогда не достигнем такой свободы.
Однако Сартр настаивает на том, что нельзя прикрываться психологией, и это, безусловно, смелая установка для философии действия.
Де Бовуар теперь живёт недалеко от Руана, и на уик-энд они встречаются. В течение же недели связь идёт через письма. Как и предполагалось, их отношения остаются абсолютно открытыми. Друг от друга у них секретов нет. И всё же эта крайняя прозрачность не свободна от психологического оттенка. Вуайеризм и другие мрачные элементы вскоре становятся очевидными. Независимо от прозрачности «необходимые» отношения находятся не в лучшем состоянии. Сексуальных связей между Сартром и де Бовуар больше нет, тридцатилетний Сартр потянулся к юным девушкам. Де Бовуар, конечно, всё знает. Сартр рассказывает ей абсолютно всё, в деталях, что, похоже, толкает де Бовуар к лесбиянству. Возможно, для того, чтобы остаться как бы контролирующей ситуацию, де Бовуар знакомит Сартра с одной из своих семнадцатилетних студенток (предварительно лично вступив с ней в определённые отношения). Ванда была наполовину русской, имела длинные белые волосы и анархические настроения (читала Спинозу, бегала босиком по снегу и т. д.). Позже Сартр увлёкся младшей сестрой Ванды Ольгой. Всё это время Сартр и де Бовуар друг от друга не скрывали ничего, но там, где дело касалось других, паутина недосказанности и обмана, необходимых спутников провинциального буржуазного лицемерия становилась всё более густой. Новая попытка Сартра создать полную прозрачность успехом не увенчивалась. За годы до Олдоса Хаксли Сартр начал экспериментировать с мескалином. Именно под галлюциногенным воздействием этого наркотика он увидел каштановый корень, описанный в «Тошноте». Мескалин ли тому виной, или его собственная психология позволила ему увидеть исходную реальность как «липкую и непристойную», сказать трудно. «Тошнота» считается художественным произведением, и сартровское блестящее изображение своего видения является непревзойдённой метафорой для феноменологической прозрачности. (Хотя не первой метафорой. Здесь литература на втором месте после искусства. Четвертью века раньше аналогичное блестящее метафорическое изображение воображаемой реальности было осуществлено представителями кубизма.)
В 1937 году Сартру удалось получить место преподавателя в Париже, и он вернулся в обожаемый им Лефт Банк. Он снова мог писать за столиком кафе. Это не было позой. Со времён Франсуа Вийона, то есть с XV столетия, Лефт Банк и Латинский квартал (студенческий район Парижа) неразделимы. Возраст многих домов измерялся веками, в них не было элементарных удобств вроде отопления и водопровода. Обитатели таких апартаментов проводили много времени в бесчисленных кафе и дешёвых ресторанчиках, дабы восполнить отсутствие таких удобств.
В апреле 1939 года была опубликована «Тошнота», а спустя несколько месяцев — серия коротких рассказов под общим названием «Стена» («Le Mur»). То и другое оживлённо обсуждалось критиками, Сартр был объявлен восходящей звездой Лефт Банка. В 1939 году были опубликованы «Наброски теории эмоций», которые вызвали меньше откликов, но тем не менее способствовали росту его интеллектуального влияния.
Сартр был на пороге славы, между тем Европа с очевидностью оказалась на пороге войны. Сартр, однако, провёл год в Берлине и не поверил в агрессивность Гитлера. «Я знаю умонастроения немцев; Гитлер не решится на развязывание войны, — уверял он друзей. — Он просто блефует». На следующий день Гитлер вторгся в Польшу, французская армия была мобилизована. В 24 часа Европа оказалась в состоянии войны, а Сартр надел военную форму. «Война разделила мою жизнь надвое», — писал Сартр позднее. Он должен был выйти из своего опыта изменившимся (изменилось, впрочем, всё, кроме его политической проницательности).
Сартр оказался в метеорологическом подразделении западного фронта. Немцы здесь не наступали, французская граница с Германией с востока защищалась неприступной линией Мажино, являвшей последнее слово в оборонном деле.
