Я выбрал очень удачное место на дороге, по которой мы сами поднялись к будке лесника. Наши преследователи не могли миновать это место. Мы вскарабкались вверх на скалы, и все ущелье оказалось у нас перед глазами. Выход из долины мы заперли четырьмя автоматами, а вход оставили свободным, но он был досягаем для огня ручного пулемета. Кроме того, огонь можно было вести с обеих сторон ущелья. Мы могли использовать также и камни, в изобилии нагроможденные на вершинах скал. Эту операцию поручили гражданским лицам.

«Знают ли наши преследователи, сколько нас и вооружены мы или нет? Нас ли они ищут? — неожиданно спросил я самого себя в пылу приготовлений. — Может, было бы лучше идти дальше, чем ввязываться в бой?» Но кого бы они ни искали, все равно это удар по нас, и поэтому наш долг — преградить им дорогу. И мне снова припомнилась та долина, где нас терзала артиллерия, и меня охватило бешеное, дьявольское желание отомстить врагу.

Над горами и лесами несмело, будто чем-то напуганное, поднялось солнце. Оно уже было достаточно высоко, когда явился Панэ и доложил:

— Идут… Видны среди деревьев. Осматривают метр за метром и справа и слева… Поэтому-то они и задержались…

— Много их?

— Еще не знаю. Как выясню, немедленно доложу, — ответил он и возвратился на свой наблюдательный пост. Минут через десять он снова подполз ко мне между камней и доложил:

— Их около трех отделений. Они напали на наш след… Ведут на поводу собак.

Я слегка присвистнул. Отыскал себе более удобное место для наблюдения. И тут я их увидел. Они остановились у входа в дефиле. Один из них показал жестом в сторону скал, и тут же солдат стал карабкаться в сторону места, откуда вел наблюдение Панэ. У меня внутри будто что оборвалось. Что, если его обнаружат?.. Немец карабкался к вершине с ловкостью альпиниста. Мне показалось, что я заметил какое-то движение в том месте, где находился Панэ. Но движение было столь мимолетным, что я не мог точно сказать, видел ли я что-либо, или мне показалось.

Гитлеровец исчез в расщелине. Он не показывался несколько мгновений, и я стал лихорадочно считать в уме секунды. Досчитал до 30… Что случилось? Остановившиеся у входа в дефиле гитлеровцы заволновались. Один из них, без сомнения командир, подал сигнал свистком, и в то же мгновение немец вновь появился, делая рукой успокаивающие знаки. Поднявшись на вершину, он посмотрел влево, в сторону ущелья, и развел руками: ничего! Потом поднялся на противоположный склон и показал обеими руками, что можно двигаться дальше. Значит, нас не обнаружили. Немец продолжал идти вперед, время от времени останавливаясь и оглядывая местность вокруг в бинокль. Мне на мгновение пришла в голову мысль выйти навстречу и столкнуть его с обрыва. Но я удержался: это могло все испортить. Немец направился в мою сторону. Я весь напрягся, достал пистолет, чтобы было чем ударить его по голове, если он меня обнаружит. Но когда до него оставалось несколько шагов, я услышал шепот:

— Это я, Панэ, капрал Панэ… Передайте по цепи…

Я чуть не покатился со смеху и, чтобы удержаться, закусил губу и передал тем, кто был рядом со мной:

— Это капрал Панэ!.. Это капрал Панэ!..

Я услышал, как по цепи стали передавать шепотом:

— Это капрал Панэ!.. Это капрал Панэ!..

Немцы втянулись в дефиле. Их было тридцать человек. Я их всех пересчитал. С ними были три овчарки. Я отдал приказ закрыть и вход в ущелье. Додицэ и его люди пробежали мимо меня и заняли свои места. Теперь гитлеровцы были у нас в руках. Я только ожидал сигнала от выхода из дефиле.

И я услышал голос Сынджеорзана:

— Руки вверх!

В ту же секунду со всех сторон раздалось:

— Руки вверх!

— Руки вверх!

— Руки вверх!

Ошеломленные, сбитые с толку, гитлеровцы со дна ущелья подняли глаза вверх. На них угрожающе нацелились стволы наших автоматов. Гитлеровцы хотели развернуться в цепь, но им негде было сделать это, и они заметались, сталкиваясь друг с другом.

— Руки вверх! — еще раз прогремел голос Сынджеорзана, и тогда переодетый Панэ поднял руки, чтобы те, внизу, увидели, что он вынужден сдаться. Командир выкрикнул команду, поднял пистолет, но Сынджеорзан опередил его. Немец рухнул на землю, и в то же мгновение вниз полетели камни. И опять послышалось:

— Руки вверх!

В конце концов гитлеровцы один за другим начали бросать оружие и поднимать руки. Через час мы направились к расположению наших войск, ведя с собой двадцать девять пленных и трех овчарок. Гаврилэ Лупу показывал нам дорогу. Мы даже днем шли без опаски, имея под рукой двадцать девять немецких форм… И кроме того, Гаврилэ знал самые потайные тропинки.

В тот вечер мы услышали грохот наших орудий и от радости бросились обнимать друг друга.

Вскоре нам предстояло продолжить наш прерванный путь на запад.

Узнав, что мы пришли, майор Дрэгупщн мигом вернулся с КП батальона, чтобы увидеть нас. Подойдя ко мне, он надвинул каску на лоб, часто замигал, посмотрел на меня с некоторым смущением и только после этого протянул руку:

— Да, не думал, что нам еще доведется свидеться, младший лейтенант…

Голос его дрогнул, и я тоже растерялся. Я схватил обеими руками его правую руку, забыв обо всех словах, которые хотел сказать ему в минуту встречи.

Майор, не вынимая своей руки из моих, протянул другую остальным.

— С возвращением вас, ребята! С возвращением!..

Я пришел в себя только в тот момент, когда солдаты в один голос гаркнули:

— Здравия желаем!

Дрэгушин вынул руку из моих ладоней и поднес ее к каске:

— Я горжусь вами! Вы даже не представляете, как я горжусь вами, мои ребята! — Он повернулся к капитану Комэнице: — Дай им три дня отдыха. Они заслужили! И двойной паек!.. И никаких отговорок!

— Ясно, господин майор, — с улыбкой ответил капитан.

Майор козырнул еще раз и ушел.

Не знаю почему, но мне хотелось, чтобы он еще остался с нами. Было видно, что майор очень взволнован и ушел именно потому, что хотел скрыть волнение. Как-никак мы были на фронте.

События тех дней живо запечатлелись в моей памяти, но над всеми воспоминаниями, не знаю почему, возвышалась фигура капрала Панэ, застывшего на вершине той скалы.

Странно! Может, только потому, что там он оказался бы на прицеле оружия всех гитлеровцев, если бы они обнаружили, что вместо их солдата, посланного в разведку, на вершине холма появился кто-то другой? Или, может, потому, что, узнав его, я испугался за него: гитлеровцы, находившиеся на расстоянии всего 80-100 метров, могли заметить, что их разведчик ниже пояса одет в форму цвета хаки.

— Я не успел тебя спросить, капрал, как было дело, но представляю: ты набросился на него сзади, одной рукой заткнул рот, другой ударил или задушил. Потом стащил с него мундир, снял или подобрал упавшую каску. Надел мундир, каску, взял его автомат и взобрался на вершину скалы. И все это с молниеносной быстротой. Ты был на скале таким спокойным, будто ничего не случилось, и так же спокойно заманил их в капкан своими сигналами…

Старшина Шороп вытаращил на меня глаза:

— Господин младший лейтенант, да мы вас уже считали погибшими!

«…Захваченный врасплох у подножия вершин с отметками 127–129, взвод боевого охранения был отрезан от батальона заградительным огнем тяжелой артиллерии. Взвод потерял связь с батальоном. Считать погибшими или пропавшими без вести…»

— Рад вас видеть, господин младший лейтенант!.. Очень рад!..

Старшина так сильно потряс мне руку, что я испугался, как бы он не вырвал ее из сустава. Потом набросился на поваров:

— А ну быстро! Что-нибудь экстракласса для господина младшего лейтенанта! И для других «пропавших без вести»! Понятно?

— Понятно, господин старшина.

Шороп извлек свои старые большие карманные часы и добавил:

— В вашем распоряжении десять минут! Выполняйте!

Старшина Шороп уступил мне свою палатку, устроил для меня стол из двух ящиков из-под гранат, принес мой дневник и чистое белье, а потом пошел на кухню по своим делам.