— Ему, видишь, лягушку жалко стало. А что ты будешь делать, когда нас в анатомический театр поведут, не представляю… Война, опять же. Знаешь, чего еще насмотреться придется.

— Пора мне, идти. Хочу еще в аптеку успеть, здесь рядом.

— В аптеку?

— Да, лекарство нужно купить. Тете, в Одессу, там нигде нет такого.

— Тете, в Одессу, — Миша повторил это в некоторой задумчивости, но укорять, впрочем, не стал.

Александр медленно спускался к Подолу. Случай этот с лягушкой взволновал его до последнего напряжения сил. На мгновенье он ощутил себя в этом суетливом осеннем городе, в этом мире, среди деревьев и всяческих тварей, ощутил себя человеком, не бессловесной движущейся материей, но создателем и субъектом собственного опыта, способным отделить себя от мира.

Дремотная слабость, томная, безыменная, безжильная, овладела всем его существом, будто бы магдебургские полушария его сознания, наконец, разомкнулись и сами по себе перестали что-либо значить в этом пространстве. Ему не хотелось более обходить аптеки, а хотелось скорее домой, в тепло. Он пытался совладать со своими желаниями, с прихотливым воображением своим, подстегиваемым, как пишут в учебниках, условиями бессонницы и боли в лимфатических гландах, и неистребимая привязанность к жизни, той, которая до последних пределов реальна и насыщена запахом первого осеннего снега, влекла его к теплому человеческому улью.