— И кто этот честный стряпчий?
— Старый Даниель Сабо, наш коллега-депутат.
— А-а! Старая лисица! Ну, а невеста любит тебя?
— Любит? Откуда мне знать? — недоуменно восклицает первый. — Думаю, что любит, так же, по крайней мере, как любят меня мои избиратели, иначе зачем бы они меня избирали.
Молодые люди расплатились и ушли. За соседним столиком под стеклянным навесом сидел пожилой господин в обществе молодых дам, которые с любопытством спросили его:
— Кто это такие?
— Темноволосый — Иштван Алторьяи, обрученный с Эстер Виллнер, а блондин — тот, что покрасивей, — Петер Корлати.
— Депутаты?
— Депутат и службогонцы, — благодушно сказал старый господин.
Но поскольку слова «службогонцы» он не пояснил (внимание его дам внезапно отвлекли кружева и драгоценности проходившей мимо графини с дочерьми), то придется сделать это мне, почтенные читатели.
Службогонец! Почему бы каждому не попытаться сочинить хотя бы по одному хорошему венгерскому слову, как сделал это наш пожилой господин? Право на словотворчество имеют все, кто потягивает свой «капуцинер» *. Ведь в это время ум всегда острее. И не такое уж непривычное слово получилось. Даже весьма благозвучное. Если в нашем языке есть, например, слово «столоначальник» (начальник канцелярии), то почему не может быть слова «службогонец» (карьерист)? Ибо никакой столоначальник так не поднаторел в своих застольных функциях, как нынешний выскочка — в искусстве продвижения по службе.
Службогонец гонится за веем и всегда. Он обязательно чего-нибудь хочет, даже когда спит (у него ведь и во сне один глаз приоткрыт), и непременно чего-нибудь хочет, когда бодрствует (ведь один глаз у него и тогда прищурен). Он хочет, когда говорит, что хочет, и хочет, когда говорит, что не хочет.
Службогонец родится для того, чтобы самому хотеть чего-то и чтобы от него тоже чего-то хотели. Он родится, чтобы желать. Филлоксера выводится только на виноградниках, гусеницы — на древесных листьях, но службогонцы разводятся повсюду. Филлоксера и гусеницы — более скромные существа, ибо знают, чего хотеть — кому — винограда, а кому — просто древесной листвы. Службогонец никогда не знает, что понадобится ему завтра.
Филлоксера и гусеница рождаются лишь после того, как появится лист.
Но в нашем случае порядок меняется: сначала появляется службогонец, а затем только — «листья». И если уж погрузиться в тонкие рассуждения о смысле существования, то предложи филлоксере съесть древесные листья, а гусенице — виноград они ни за что на свете не согласятся. Службогонец не столь упрям, ему все равно, что съесть, он хочет всего, и единственно, чего он не хочет, — это бороться со своими хотениями.'
Хотя службогонцы разводятся повсюду, однако есть и у них свое излюбленное местечко: парламент. Они выходят и» куколки, когда становятся депутатами.
Депутат и службогонец! Какое многообещающее состояние! Поначалу, вероятно, он был службогонцем, потому что не был депутатом, сейчас же он службогонец, потому что уже депутат. Службогонство подобно кольцу: нет у него ни начала, ни конца
О, счастливые гусеницы, рожденные для поедания древесных листьев, вы сразу же находите желаемое, как только начинаете осознавать себя... А бедных елужбогонцев вечно дразнят, обманчиво маня, все новые и новые трепещущие листья желаний...
Но — стоп! Пора остановиться. Вернее, идти дальше! Объясняя, кто такие «службогонцы», я чуть не забыл, что читатель, собственно говоря, ждет продолжения рассказа.
Итак, одно, во всяком случае, ясно из длинных моих речей, а именно, что Алторьяи женится и Корлати согласился быть у него на свадьбе шафером.
А так как в нашу эпоху писатель все должен мотивировать, то Алторьяи женится потому, что в его сети случайно попалась крупная рыба, а Корлати согласился стать шафером, ибо в прошлом году сшил себе прекрасную вишневую венгерку, которая очень подойдет для такого торжества. Вообще же они закадычные друзья. Это проявляется не в пышных словах и не в конкретных поступках (в противоположность предыдущему нелепому рассказу), ибо слова улетают, а поступки забываются. Дружба их находит выражение в scripta manent [Написанному верить (лат.)], ибо имена их стоят рядом на множестве векселей — одно чуть повыше другого и наоборот.
Покинув сад-ресторан, они расстались у статуи Криштофа Великого * (единственная фигура в истории, которую все наши партии всех оттенков единодушно признают действительно великой) .
— Итак, до завтра! До свидания!
Петер сел на извозчика и помчался в городской парк. Алторьяи повернулся и заспешил в клуб. Но в клубе сегодня было скучно. Не явился ни один из министров. Случается иногда и такое. Настроение в подобных случаях сразу падает и словно бы полутьма окутывает просторные залы. Солнце не светит, лица не сияют.
— Господ министров сегодня нет! — говорят мамелюки * и, потирая руки, зевая, глядят на дверь.
Алторьяи тоже зашел сюда ради министров, чтобы позабавить кого-нибудь из них самыми свежими сплетнями, новенькими bon mots [Удачными словечками (франц.)], политическими слухами — словом, угостить своеобразным пикантным десертом «зеленого стола».
— Где-нибудь, наверное, большой банкет, — гадают члены клуба.
— Вероятно, сегодня уже не придут, — слышится то здесь, то там грустное восклицание.
И ярмарка начинает расходиться. Да и что за ярмарка без покупателей?
Ах, в какое время мы живем! Юноша мечтает не о том, чтобы в лунную ночь пройтись со златокудрой девушкой по росистым пажитям, вдоль берега плещущего озера, когда луна таинственно светит сквозь шептунью-листву... Нет, наш юноша мечтает о том, чтобы его высокопревосходительство взял его под руку и увлек в дальний уголок. «Сядь со мною рядом, — шепнет его высокопревосходительство, приводя в трепет юношеское сердце, — я намерен посовещаться с тобой о том-то и о том-то». И с разных сторон, изо всех уголков зала на счастливчика с завистью смотрят сотни мамелюкских глаз. О, как сладок для службогонца их блеск!
Поскольку сегодня в клубе не удалось даже собрать партию в карты (после министра главным объектом поклонения был «скиз» *), Алторьяи взял шляпу и отправился к своей невесте. Надо же было хоть как-то убить сегодняшний вечер.
Эстике оказалась дома. Она была миловидна, белокура, в меру подвижна, всегда весела и шаловлива. Неплохо бы ей быть чуть-чуть повыше ростом, — ну да и так хорошо, настоящий марципан, так и просится для украшения праздничного торта. Что же до курносого носика, то, пожалуй, это был самый прелестный носик на всем свете.
— Откуда вы?
— Из клуба. Вы сердитесь, что я вам помешал, моя маленькая любимая Эстике?
— Нет. Право, очень даже хорошо, что вы пришли. Я хочу прогуляться куда-нибудь в парк. Мне нужен рыцарь.
