— Садитесь, товарищ капитан! На таком коне только вам подобает ездить!
И как ни опасно, даже страшно было садиться на мощного дикого жеребца, делать было нечего: я — командир, старший по должности, в глазах подчиненных — самый спортивный, самый бывалый, хотя молодой, но никогда ничего не боявшийся на войне человек. С большим трудом, с помощью десятка солдат водрузился в седло, еще успел схватиться за повод, сунуть ноги в стремена — и тут началось! Вольный конь, на котором никто никогда не сидел, чего только не вытворял, чтобы сбросить с себя человека. Взвивался свечой вверх, вскидывался на задние копыта, подбрасывал круп так высоко, что едва не кувыркался вперед через голову. А когда перестали его держать, пустился в такой бег — только ветер свистел в ушах! И только когда его смоляная спина покрылась белой пеной пота, а от всего тела повалил густой пар, скакун, глубоко дыша, перешел наконец на шаг. С тех пор я стал постоянно ездить на Монгольце, как мы прозвали этого норовистого коня.
И все же дважды он сбрасывал меня на землю. Последний раз, правда, без злого умысла. На быстром скаку Монголец увидел на ровной, как стол, степной тверди едва заметную редкую норку-лаз степного тарбагана. Мгновенный рывок в сторону — и я, выскочив из седла, на полном скаку повис вниз головой на левой ноге сбоку лошади. Сапог застрял в узком монгольском стремени, никак не удавалось освободить ногу, мимо глаз мелькали мощные копыта несущегося во весь опор коня. Ни упасть, ни оторваться я не мог. Того и гляди копыто левой задней ноги размозжит мне голову. Что делать?! Изогнулся, схватился рукой за ремень стремени, подтянулся и другой рукой, как это делают наездники в цирке, вцепился в седло. Кое-как освободил ногу и кубарем полетел в песок.
Потом я приручил этого своенравного быстрого коня, и он обеспечивал мне большую подвижность. За считаные минуты я объезжал во время движения километровую колонну дивизиона; мог выскочить вперед и догнать разведчиков.
В глубь пустыни Гоби
В последние дни июля мы совершили свой первый трехдневный переход на юг на 140 километров в глубь пустыни, в выжидательный район Араджаргаланта Хид. То было тяжелое испытание как для людей, так и для конского состава. Обжигающий ветерок. Мелкий-мелкий, как пыль, раскаленный песок. Колеса пушек и повозок увязают в песке, кони тянут, упираются изо всех сил и быстро устают. Люди, даже ездовые пушечных упряжек, бредут рядом с конями и едва не падают, вытаскивая ноги из раскаленного глубокого песка. Пропал аппетит у людей и лошадей, на привалах единственное желание — хотя бы глоток воды. А пить нечего, вода кончилась. Уже давно послали за водой к прежней стоянке, а машин все нет и нет. Начали волноваться: может, моторы перегрелись, вода в радиаторах выкипела? Что будем делать в пустыне без воды? Наконец показались машины — в резиновых мешках, в бочках, термосах они везли вожделенную влагу. Каждому человеку выдали на сутки по фляге воды (0,7 литра), коням — по полведра. «Студебеккеры» с гаубицами на прицепах и остальные шесть машин перемещались вслед за конным обозом перекатами от привала к привалу, то есть оставались на месте стоянки, а потом догоняли нас у следующего бивака.
После первого трехдневного перехода последовал новый, 120-километровый марш, строго на восток, в исходный район трех колодцев Хуре Худук. Потом еще 50 километров, снова на восток, к озеру Сангиндалай Hyp, в район сосредоточения дивизии. Куда мы и прибыли 7 августа.
От озера Сангиндалай Hyp до Халахара
Боевой приказ о наступлении на части японской Квантунской армии мы получили утром 9 августа, сразу после объявления Советским Союзом войны Японии.
В то же утро мой артдивизион первым двинулся на юг, в пустыню Гоби, на встречу с японскими самураями. Через сутки за нами по проложенной дивизионом дороге должна последовать вся дивизия — с конной разведкой, саперами, моторизованными подразделениями, пехотой, артиллерией и тылами.
К тому, что я иду всегда впереди, будь то особо опасный бой, неизведанная местность или сложный переход, я уже привык. Видимо, и на этот раз начальство посчитало, что я, несмотря на свою молодость, являюсь самым грамотным и самым опытным офицером во всей дивизии, который сумеет с помощью примитивного компаса проложить дорогу в пустыне и выиграть бой при возможной встрече с японцами.
Вся трудность заключалась в том, каким образом одолеть безводные пески. Со мною 250 человек и 130 лошадей. Как напоить их всех? Где взять воду? Как провести людей, животных, технику, снаряды, продовольствие, овес, дрова, воду, весь скарб дивизиона сквозь раскаленные сыпучие, зыбучие пески? И никого не потерять при этом, боеспособным оказаться на месте.
Конечно, к двадцати четырем годам у меня накопился значительный боевой опыт. Но пустыню я не знаю, а никаких наставлений и рекомендаций на этот счет у нас нет. Поход наш научно не обеспечен. Правда, здесь, в Монголии, я уже кое-чему научился, проделав немалый путь по пескам от одного источника воды до другого — четыре марша в 50, 140, 120 и еще 50 километров, то есть триста шестьдесят километров. Но тогда каждый переход заканчивался гарантированным источником воды. На нашем пути встречались урочища из кустарников, влажные балки, заросшие травой; отары овец, перегоняемых с одного пастбища на другое, монгольские кочевья. Нам было жарко, мучительно, тяжело, но мы находились в однодневных и двухдневных переходах от людей, животных, воды и растительности. Теперь же моим людям и коням предстояло преодолеть четыреста с лишним километров при 50-градусной жаре по пустыне, где один только песок да жгучее солнце — и никаких источников воды. К тому же нужно быть постоянно готовым к отражению атак японцев. Что хочешь, то и делай, но боевой приказ выполняй! А нужно к определенному, очень сжатому сроку прибыть к горному хребту Большой Хинган, к месту, откуда начинается единственная в этих краях дорога-тропа через горы в Китай.
Итак, мы выступили. Колонна орудийных упряжек, повозок и машин растянулась на целый километр. Каждую из восьми пушек тянут, как обычно, три пары коней, запряженных цугом, но трое ездовых не восседают, как обычно, на каждой левой лошади, а уныло бредут рядом со своей парой уставших коней, положив им на головы белые полотенца, чтобы предохранить от солнечного удара. В песок врезаются колеса орудийного передка и самой пушки. Покрытые потом кони напрягаются изо всех сил, чуть не лопаются постромки. Вслед за каждым орудием толчется по песку его расчет, человек шесть-семь, — люди в любую минуту готовы налечь на колеса или повиснуть на стволе, чтобы облегчить продвижение застрявшей в песке пушки. Около сорока пароконных армейских повозок загружены снарядами, патронами, продовольствием, водой, подковами, ломами, лопатами и прочим имуществом батареи. Армейские трехосные автомобили-тягачи «Студебеккеры» везут на прицепах тяжелые гаубицы с передками. Их кузова тоже забиты снарядами и имуществом трех батарей. Следом едут несколько немецких трофейных грузовых автомобилей, четыре из которых везут в бочках, мешках, термосах воду и опустевшую тару из-под нее. И замыкает колонну старшина дивизиона, везущий на двух машинах бензин, связь, продукты, штабное и свое имущество. Как и прежде, машины движутся за конным обозом перекатами, от одного привала к другому.
Мои разведчики, командиры конных батарей и я, командир дивизиона, перемещаемся то пешком, то верхом на монгольских конях. Привычные к условиям пустыни быстрые «монголки» позволяют нам легко перемещаться вдоль движущейся колонны. Запасные лошади привязаны к задкам последних подвод.
Если отъехать подальше и посмотреть на колонну со стороны, она увидится тоненькой, жалкой, копошащейся среди бескрайних песков полоской. Кроме нас, в пустыне никого и ничего нет. Ни кустика, ни травинки, ни птиц, ни насекомых, ни даже ящериц и тарбаганов. От горизонта до горизонта один только песок, да высоко в небе недвижно стоит жгучее, все испепеляющее солнце — даже не верится, как ему, такому маленькому с виду, удается распалить до ста градусов этакую массу песка и прогреть до пятидесяти градусов прозрачный воздух. Есть ничего не хочется целый день, а пить хочется каждую секунду. В носу, во рту, в гортани и глотке все пересохло и саднит. Песок не только в сапогах, на гимнастерке, но и в волосах, в ушах, на всем теле, он скрипит на зубах, режет глаза.
