Долго не могу прийти в себя от увиденного — моему возмущению нет конца! Как это можно, средь бела дня, на глазах у противника рушить организованную оборону, снимать с позиций, увозить из города такую армаду вооружения и оставлять беззащитным — известив об этом противника! — целый город. Практически открывать немцам магистраль на Будапешт! А нас, оставшихся здесь хозяев обороны участка, — отдавать на съедение немцам! Не возместят же наши восемь пушек и несколько десятков пехотинцев силу четырех полков, покинувших город. Неужели нельзя было сделать это тайком от немцев, ночью?! Это же приглашение противнику: бей, бери, уничтожай их, они голенькие!
Связываюсь по телефону с генералом, я же командир артиллерийской группы, это меня поддерживали убывшие части, которые второпях даже известить меня о своем уходе не успели. Выражаю свое недоумение и тревогу. Генерал ничего не стал мне объяснять, только строго приказал заново организовать оборону города своими силами.
Лишь некоторое время спустя мы узнали, почему так спешно сняли полки. Оказалось, мощная танковая группа генерала Гудериана прорвалась южнее нас к Дунаю и стремительно двинулась вдоль реки на север, к Будапешту. Требовалось экстренно остановить немцев.
Легко генералу сказать: обороняй город восемью пушками, которые стоят на восточной окраине, а немцы пойдут с запада и севера. Снимаю обе свои пушечные батареи с замаскированных позиций, вывожу их на открытое место и скрепя сердце на виду у немцев ставлю одну у западной, другую около северной дороги. К сожалению, мы не могли воспользоваться окопами, которые оставили после себя ушедшие полки, у них были слишком узкие сектора обстрела. Пока батареи выполняют мой приказ на перемещение, я со своего наблюдательного пункта зорко всматриваюсь в немецкие позиции и подходы к ним. И вдруг, как и ожидал, вижу колонну немецких танков! Конечно же, немцы не преминули воспользоваться уходом наших войск! Как ни пытались танки проскочить скрытно, в разных местах, я успел пересчитать их. Но поразить огнем гаубичной батареи не успел, мои батарейцы были еще в пути. Танков оказалось ровно сорок штук — полнокровный, наверное, только что прибывший танковый батальон: три роты по тринадцать танков и танк командира батальона. Докладываю генералу. Ровная цифра «сорок» насторожила его, и он, как я и догадался, не поверил в такое большое количество танков, хотя мне ничего не сказал, только напомнил:
— Твоя задача — не пропустить немецкие танки в Будапешт, сколько бы их там ни было.
Как обидно было мне, что генерал Миляев посчитал, что я преувеличиваю количество немецких танков! И все это оттого, что многие командиры, особенно из числа кадровых служак, часто врали, преувеличивали силы врага, чтобы получить побольше подкреплений, а после успешного боя похвастаться своим героизмом. На одной из послевоенных встреч ветеранов дивизии я услышал откровенные признания начальников штабов, как лгали они в своих донесениях. Чтобы получить побольше пополнения, потери преувеличивали, а когда спирт выдавали, то преуменьшали их. Я же с самого детства приучен был говорить правду и, как честный человек, к тому же математик, приученный к скрупулезной точности, всегда докладывал истинные сведения, на чем и горел. Уже после войны пехотные связисты подарили мне схему связи 439-го полка, на которой были точно проставлены три группы немецких танков: 13-13-14 штук. Так оно было: на мои восемь пушек шло с фронта и в обход, с тыла, сорок немецких танков. А генерал мне не поверил, подумал, что танков не более полутора десятков.
Не успели мои огневики на новых местах не то чтобы окопаться, даже сошники для стрельбы врыть в землю, как немцы обрушили на каждую батарею мощный артиллерийско-минометный огонь. Разрывы мин и снарядов косили расчеты, потому что на открытом мерзлом грунте от них негде было укрыться. И тут же пошли в атаку немецкие танки. На каждую мою батарею напало с фронта по танковой роте немцев, а их третья рота во главе с танком командира батальона, проскочив нашу жиденькую оборону, пошла по нашим тылам в обход и, разделившись надвое, напала на батареи с тылу. И прятаться-то нам некогда — стрелять надо! Нельзя пропускать танки через батарею!
Я прибежал на ближайшую к НП 2-ю батарею. Подаю команду на открытие огня. К орудиям под разрывами мин и снарядов вскочило с земли по два-три человека, остальные замертво лежат на снегу. Погибли и оба офицера батареи. Хорошо, что я прибежал именно на эту батарею. Между орудиями и около них рвутся мины и снаряды. Но наибольший урон наносят разрывы танковых снарядов. Редеют расчеты, но и у немцев уже горят три танка, четвертый на одной гусенице крутится. Прямыми попаданиями танковых болванок разбиты первое и второе орудия. Убит осколком наводчик ближайшего ко мне четвертого орудия. Встаю на его место. Ловлю в прицел головной танк, поджигаю его. Еще один танк подбивает стреляющее третье орудие. Целюсь в танк, который обгоняет остальные. Вот он уже в перекрестии прицела, орудие заряжено, нажимаю на спуск и резко откидываюсь всем телом назад, чтобы не получить удар окуляром в лицо при откате ствола. В грохоте боя я не услышал шума моторов немецких танков, приближавшихся к нам сзади. Это была третья группа танков, которая напала на нас с тыла. И все же краем глаза я уловил блеск быстро надвигавшейся на меня танковой гусеницы. Поворачиваю голову влево и вижу в полуметре от себя танк. Мелькание блестящих треков гусеницы мгновенно вырывает из памяти страшное вращение зубьев барабана молотилки, в которую я заглянул однажды в детстве на току. Наверное, тот возродившийся страх ускорил движение моей откинувшейся головы и всего тела назад. Упираюсь ногами в землю и перевертываюсь через голову. Гусеница проносится мимо. Случайное совпадение двух движений спасло мне жизнь. Да, если бы не откат!.. Слышу громкий металлический скрежет, скрипяще-лязгающий хруст ломающейся под тяжестью танка нашей пушки. Но быстрое сальто-мортале отбросило меня от танка, и меня не раздавило вместе с пушкой. Поднимаюсь на колени, никак не могу найти свою сбитую шапку, хватаю шапку с убитого наводчика и вьюном откатываюсь в кусты. А немецкие танки, пришедшие спереди и сзади, уже смешались и сообща двинулись на южную окраину городка. Все четыре орудия моей батареи лежат приплющенные к земле. Ко мне подползают четверо уцелевших солдат из орудийных расчетов, в руках у них замки от пушечных затворов, я обрадовался, хвалю ребят: молодцы, что догадались вытащить затворы, это доказательство, что пушки не стрельнут, даже если попадут к врагу целыми. Вместе мы наблюдаем из кустов, как немецкие пехотинцы, что бежали за танками, пристреливают лежащих на снегу наших раненых. Остановились, с интересом рассматривают разбитые наши пушки.
Мы с солдатами перебежками и ползком, прячась за домами, побежали на мой наблюдательный пункт. Туда же прибыл с горсткой солдат 1-й батареи и мой заместитель по строевой части капитан Свинцов. Все офицеры с обеих батарей погибли в бою. Спускаюсь в погреб, где сидел комбат, а там только отключенные провода болтаются.
Решаю бежать из города на опушку леса, там подключиться к телефонному кабелю, идущему на гаубичную батарею, и ее огнем воспрепятствовать дальнейшему продвижению немцев. Выскакиваю на улицу, а по ней бежит толпа орущих и стреляющих, обезумевших от успеха немецких пехотинцев. Я — быстро назад, в калитку. Огородами обгоняем немцев, попадаем на опушку леса. Благо связист на НП уцелел и с телефонным аппаратом находится теперь рядом со мною. Связываемся с батареей, открываю огонь из гаубиц и останавливаю наступающих немцев. Тут же, на НП, оказался и комбат, его пехотинцы заняли оборону вдоль опушки предгорного леса.
Отправил капитана Свинцова на огневую позицию гаубичной батареи, чтобы он, в случае прорыва немцев, увел ее в безопасное место. А сам наконец вздохнул и огляделся вокруг. С помощью уцелевших солдат взялся оборудовать собственный наблюдательный пункт. И только теперь внезапно ощутил настоящий страх за все случившееся. Две мои батареи вместе с людьми и конями погибли! Городок мы оставили! И за все в ответе я один! Проиграл бой! — хотя и неравный, заранее обреченный. Настроение у меня — самое что ни на есть паршивое. Что-то будет?! Не рад, что и сам уцелел в этом бою. Правда, в отместку за потерю восьми пушек мы уничтожили девять немецких танков, хотя об этом, как и о том, что меня бросили на съедение немцам, речи, ясно, никто не поведет. А вот за то, что потерял две батареи и оставил город, спросят строго.
