А дело было в том, что в одном из полков политработник из управления соединения проводил обычные политзанятия. В ходе их он коснулся экономического положения в деревне, причем, как я понял, по заранее заготовленной бумажке прочитал бодрый текст о том, что село, преодолев разрушения войны, процветает, колхозники имеют на заработанные трудодни все необходимые продукты, живут зажиточно, счастливы — и тому подобное. Естественно, у летчиков возникли вопросы. У всех ведь связь с домом наладилась, многие в отпусках побывали у родных и своими глазами видели «процветание» в первые послевоенные годы. Расхождение между реальной жизнью и тем, о чем говорил не слишком дальновидный политработник, воспринималось летчиками как откровенная демагогия. Они стали аргументированно возражать ему и задавать вопросы. Офицер толком не сумел ничего ответить, растерялся, а когда после занятий встретил командира, доложил ему, что его «потрясло». Тот вместе с ним зашел в свой кабинет и отправил в высокие инстанции паническое сообщение, а точнее — донос на своих же летчиков, после чего, нетрудно понять, колесо завертелось... Все обошлось на редкость удачно. Для высоких инстанций, которые были приведены в действие по ничтожному поводу, было совершенно ясно, что виновник всей суматохи — человек очень недалекий.

А спустя некоторое время я был назначен командующим ВВС округа на юге страны, и в моей службе начался новый этап.

Многие районы, в которых располагались наши гарнизоны, в те годы были совсем не обжиты. Офицеры с семьями ютились в палатках, питьевой воды не было, а в некоторых из тех районов, где она была, ею невозможно было пользоваться из-за солености и опасности эпидемий. Удушливые, знойные южные ветры, дующие в течение продолжительных периодов с известным постоянством, поднимали в воздух на большую высоту тонны мельчайших частичек песка и пыли. Это приводило к быстрому износу реактивных двигателей, ресурс которых мы могли использовать только на одну треть. Помимо известных плановых задач, которые мы решали [427] в процессе напряженной учебно-боевой подготовки, нам пришлось искать немало нестандартных решений именно в той специфической обстановке. В частности, творческими силами инженерно-технической службы мы изготовили, опробовали и поставили на самолеты специальные фильтры, которые улавливали за летный день один, полтора стакана песка. При этом из-за частичного уменьшения мощности двигателя несколько уменьшалась максимальная скорость и потолок самолета, но зато получили возможность использовать двигатели до полной выработки моторесурса, чем сэкономили государству немалые материальные средства. За сравнительно короткий период в извечно диких местах мы построили новые аэродромы, городки, дороги, провели водопровод, решили массу санитарных проблем.

Но ряд вопросов мы в то время своими силами решить не могли, в частности обеспечения летчиков нормальными жилищными условиями. И я написал письмо на имя Сталина.

Вскоре состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС. Как мне потом стало известно, Сталин, убедившись, что все присутствующие читали мое письмо, уточнил, сколько всего бесквартирных офицеров. Ему назвали. Был вызван Поскребышев, и тот доложил, что в стране есть 3200 финских домов, не поставленных на фундамент. Сталин тут же предложил Политбюро передать все эти домики в мое распоряжение. Таким образом, мы не только решили наши жилищные проблемы, но и кое в чем смогли помочь нашим соседям по округу — у них тоже было трудное положение с жильем. Правда, после столь успешной акции я вынужденно перезнакомился почти со всеми министрами, которые звонили мне, чтобы узнать, что я за человек, из-за которого у них по всей стране изъяли столь нужные им финские домики. Конечно, многие ругали меня, не выбирая выражений.

В декабре 1951 года я докладывал в Москве Маршалу Советского Союза Л. М. Василевскому ряд текущих вопросов.

— Все это мы учтем, — сказал он, — только не вам уже придется ими заниматься. Вас переводят на другую, весьма ответственную должность.

Деятельность, которой мне предстояло заниматься, носила военно-дипломатический и отчасти политический характер. Идея исходила от Сталина, он до конца своих дней держал эту работу под строгим регулярным контролей, [428] и так же регулярно я делал доклады на Политбюро ЦК КПСС.

Речь идет о той помощи, которую в начале пятидесятых годов мы оказывали странам народной демократии по созданию у них надежной противовоздушной обороны. Работа была принципиально новая, по многим своим аспектам — сложная: аналога не имела ни в чисто техническом, ни в военно-политическом плане и, как это нередко бывало, должна была быть исполнена в очень сжатые сроки.

Конечно, без единого координирующего центра такую работу, охватывающую несколько стран, в чисто профессиональном отношении выполнить было бы просто невозможно. Поэтому у нас в системе Министерства обороны был создан специальный орган, руководство которым доверили мне. Все текущие задания и установки я получал непосредственно от А. М. Василевского и Политбюро, где я регулярно докладывал по всем вопросам решения стоящих задач.

Этой работе Сталин придавал чрезвычайно важное значение. Люди, которые не сразу или не полностью понимали это, тут же за это расплачивались. Должен сказать, что именно так был снят с должности начальника Генерального штаба генерал армии С. М. Штеменко. Речь шла о выделении нам необходимых технических средств и оформлении директивой распоряжений, отданных министром обороны. Штеменко пообещал, но, когда я прибыл к нему, выяснилось, что произошла самая обыкновенная проволочка. Я стал настойчиво просить исполнения распоряжения министра обороны. Но Сергей Матвеевич, как мне показалось, был только шокирован упрямством какого-то там генерал-майора авиации.

Буквально через день или два после моего разговора со Штеменко я был заслушан на Политбюро. Там же присутствовал министр обороны и начальник Генерального штаба.

Я доложил, что мы всесторонне изучили, проанализировали, свели все в четкую систему, на основании которой выработали вполне определенный конкретный план действий.

Казалось, все идет хорошо. Но тут Сталин спросил, почему мы не приступили уже к реализации того, что нами намечено, что тормозит дело. Я ответил, что министр обороны оказывает нам большую помощь, благодаря [429] которой во многом мы успели за короткий срок провести фактически всю подготовительную работу. Но Генштаб, к сожалению, не всегда с должной оперативностью выполняет распоряжения министра, из-за чего и возникают задержки. Я конкретно объяснил, в чем именно это выражается.

Судьба С. М. Штеменко была решена.

...Работа нашего управления была развернута с первых дней его создания и охватывала все братские страны. В каждой из стран она продолжалась 10–14 суток, а по возвращении из очередной поездки я первым делом обязан был сделать доклад на Политбюро. Сталин в то время уже часто болел и был не на всех заседаниях. Когда он бывал, иногда задавал вопросы, касающиеся непосредственно нашей работы, а иногда и более широких сфер, чем то, что составляло нашу непосредственную работу.

Речь шла, в частности, о ряде вопросов, которые входили в компетенцию правительств тех стран, где мы работали. Я ведь не был уполномочен нашим правительством их решать.

Сталин выслушал спокойно и заметил:

— Тут вы, очевидно, правы. Надо будет переговорить с секретарями.

Я понял, что речь шла о руководителях братских партий. В последующих случаях, когда такая необходимость возникала (а она возникала периодически), Сталин уже привычно говорил: «Этот вопрос мы решим с секретарями». И, таким образом, многие возникавшие проблемы быстро снимались.

Как видно даже из этих очень сжатых сведений, я работал, говоря современным языком, «в режиме наибольшего благоприятствования». Однако это не значит, что работать было легко. Тем не менее порученное дело мы довели до конца. Надежный рубеж противовоздушной обороны в странах социалистического содружества в Европе был создан.