Затем я хотел вернуться на восточный берег и заглянуть в Ватопед. Так мы и сделали. Однако, не доехав до монастыря, Онуфриос предложил отвезти меня на один пляж, где море недавно открыло несколько захоронений, смыв покрывавший их песок.

Это оказались узкие продолговатые ямы, обложенные плоскими камнями и наполовину скрытые в песке. Они напоминали звериные логова. Края могил были усеяны черепками от сосудов. Я постарался сделать как можно больше снимков, решив, что в следующем году все это может исчезнуть.

Мы уселись на песчаном берегу.

— Есть хочешь?

Онуфриос пошел к машине и принес большую буханку хлеба, три помидора и две луковицы.

— Я единственный таксист, который кормит своих пассажиров!

Я так проголодался, что съел даже предложенную луковицу. Мы просидели там минут сорок пять, не обменявшись ни словом, быть может, чтобы не прерывать таинственную беседу, которая завязалась между могилами за нашей спиной и морем перед нами.

Монастырь Ватопед я заметил издалека, благодаря подъемным кранам, торчавшим из-за его стен. Как и во всех увиденных мною за день обителях, тут ведутся значительные работы. Афонские поселения обновляются сверху донизу, словно готовясь к новой жизни. Хотя ни количество паломников, ни численность самих монахов не подкрепляют этой надежды. Ватопедский монастырь насчитывает менее ста насельников, а Иверский — едва сорок. Эти гигантские ансамбли наводят на мысль о заброшенных городах, где остались одни только привратники. Вероятнее всего, отреставрированные (иногда даже роскошно) здания не послужат ничему. В стране, где социальное обеспечение, здравоохранение и образование испытывают жестокую нехватку помещений, это поневоле заставляет задуматься.

При виде византийского стяга, реющего над одной из монастырских построек, до меня вдруг дошло, что я тут нигде не видел греческого флага.

Когда мы входили в ворота, сторож как раз заканчивал свою службу.

— Пойду, возложу покаяние, — сказал он своему сменщику.

— Вы тут говорите «возложить покаяние»? — подтрунил я над Онуфриосом. — Да где вы научились такому греческому?

— Мы и другие ошибки делаем. Говорим, например, «содеять непослушание» или еще «содеять гневливость». Но если ошибку допускают все, может, это уже и не ошибка?

Я тотчас же заметил во дворе два барельефа, вмурованных по обе стороны главного входа в католикон. Оба изображали баранов, один анфас, другой в профиль.

— Все-таки не надо думать, будто мы не понимаем значения слов. Например, после долгих споров мы отменили слово христоидис, «христоподобный». На сходство с Христом никто не вправе притязать.

— И правильно сделали, оно совершенно лишнее.

Меня вдруг разобрал неудержимый хохот. Я смеялся так, как мне уже давно не случалось, согнувшись пополам и чуть не выронив фотоаппарат. Онуфриос с силой похлопал меня по спине, будто опасаясь, как бы я не поперхнулся, но это, сам не знаю почему, рассмешило меня еще больше. Мне удалось успокоиться, только когда мы оказались в секретариате монастыря и я увидел в глубине коридора, куда выходят двери кабинетов, портрет старца Иосифа в натуральную величину. У него был в точности такой же удрученный вид, как и на фотографии.

Онуфриос вошел в один из кабинетов, к приятелю, который мог бы показать нам сохранившиеся в монастыре древности, и оставил меня одного. Я сел на деревянную скамью, лицом к полуоткрытой двери, за которой кто-то говорил по телефону. Разговор привлек мое внимание, только когда говорившему позвонили по второй линии и я услышал его ответ:

— Перезвони попозже, я с министром говорю.

С каким министром? Этого я не узнал. Человек за дверью просил его о встрече от имени настоятеля.

— Было бы желательно, чтобы при беседе присутствовала министр иностранных дел. Хочешь сам ее предупредить или предпочитаешь, чтобы я это сделал?

В итоге он взял эту заботу на себя. Затем позвонил весьма известному судовладельцу. Их разговор вертелся вокруг резного креста, который судовладелец заказал, чтобы подарить принцу Чарльзу по случаю его дня рождения.

— А когда у него день рождения?.. Минуточку, я запишу.

Записав, он продолжил:

— Ты бы отсоветовал ему приезжать сюда каждый год. Разумеется, принимать его — для нас большая радость. Но не уверен все-таки, что общественное мнение его страны благосклонно смотрит на эти постоянные визиты в нашу обитель.

Наконец он переговорил с каким-то адвокатом по поводу принадлежащего монастырю земельного участка, которого домогается греческая администрация.

— На что сдался чиновникам этот участок, раз они не знают, что с ним делать? Эти невежды ни на что не способны, они даже слова такого не знают — «менеджмент»! Некоторые участки, конфискованные Венизелосом, так и не были использованы, их попросту забросили. Мы никогда не уступим ни пяди из наследия, полученного от византийских императоров.

Я подумал: услышь моя мать слово «менеджмент» в этом месте, она была бы потрясена. Еще мне вспомнилось, что говорил Цапакидис о неуважении монахов к греческому государству. «Они смотрят на Грецию, как наследники империи… В их глазах она всего лишь незначительная провинция… Их память застряла в прошлом, где-то между расколом Церквей и падением Константинополя… Знамя Византии для них ничуть не обветшало». Тем временем человек за дверью продолжал:

— Лучший способ избежать угроз экспроприации — это продать наши земли и купить здания в больших городах.

Я обратил взгляд к Иосифу. Как бы он отреагировал на эти слова? «Но он же их слышит, — подумал я, — оттого и это выражение на его лице».

Друг Онуфриоса не мог уделить нам много времени, поскольку скоро должна была начаться служба. Сначала он отвел нас в кладовую, чтобы показать два саркофага римской эпохи. Я не успел прочитать на них надписи по-гречески, но сфотографировать их все же удалось. Оба были полны оливкового масла. Я узнал, что в других монастырях масло тоже хранят в саркофагах.

Мне захотелось удостовериться, что упомянутый принц Чарльз — точно наследник английской короны.

— Он самый, — подтвердил наш гид. — Он уже не первый год посещает Ватопед. Разумеется, мы его принимаем со всеми подобающими почестями, даже обустроили ему тут вполне приличные апартаменты из пяти комнат. Несмотря на свою приверженность англиканской Церкви, он по-настоящему очарован нашей традицией. Кажется, его отец носит титул принца Греческого, а бабка закончила дни в православном монастыре, в Святой земле.

Мы быстро обошли маленький зал с древностями. Коллекция едва ли заслуживает большего внимания, чем та, что собрали ученики школы в Карьесе. Почти одни лишь римские обломки, среди них — голова юноши с начесанными на лоб волосами. Ее обнаружили при ремонте монастырского подвала. Честно говоря, монахи нашли целую статую, но сочли за благо извлечь только голову. Тело молодого человека так и осталось погребенным под новым полом.

Я охотно уехал бы оттуда сразу же после этого визита. Отклонил предложение осмотреть ковчег с реликвиями, главные сокровища которого — пояс Богоматери, нетленная нога святого Ермолая, череп святого Иоанна Златоуста и палец Иоанна Крестителя. Но Онуфриос и его друг так упорно старались затащить меня в церковь, что пришлось уступить. Хотя я предпочел бы покинуть Афон, не побывав ни на одной службе.

— Сколько времени это продлится? — спросил я Онуфриоса.

— Всего полтора часа!

Я остался возле входа, примостившись на одном из тех деревянных сооружений, где для седалища имеется лишь хлипкая дощечка, а подлокотники расположены на уровне груди стоящего человека. Онуфриос и его друг пошли к иконостасу, перед которым отвесили низкий поклон, коснувшись пальцами пола. Я не заметил никого, кто бы молился простершись ниц. Вблизи от меня стоял молодой монах и, держа в руке пачку листков, монотонно зачитывал написанные там имена. Мне надо было бы сообщить ему имя моего брата, но я этого не сделал. Хотя все же поставил несколько свечек, не думая ни о ком конкретно. Мне вспомнилось, что когда мать приводила меня в церковь, моим единственным развлечением было смотреть на свечи. Подсвечник стоял у окна. Свет от его свечей позволил мне обнаружить, что кусок стены под окном — не что иное, как лежащая на боку надгробная стела. С трудом, но все же удалось прочитать имя покойного. Это оказалась женщина, некая Геро Панкратиду, супруга Астикреона.