А потом его не стало.

В какой-то момент я заметила, что во время прогулок он стал менее энергичным. Он уже не бежал впереди, пытаясь заигрывать с Чейзом, а вяло шёл рядом со мной или вовсе тащился сзади, порываясь отстать. Грешным делом я даже подумала, уж не заговорила ли в нём пресловутая «азиатская лень». Но Урушка – большой любитель поесть – стал утрачивать аппетит. И однажды, виновато посмотрев на меня, вовсе отошёл от миски, не прикоснувшись к еде.

Конечно, в тот же день он был у врача.

Этого врача мне рекомендовали как исключительно компетентного специалиста. Среди питерских собачников о нём действительно ходят легенды. Но в тот раз он сделал ошибку, необъяснимую и трагическую. Он принял жестокий вирусный энтерит, пробивший прививку, за безобидное раздражение слизистых.

– Катар, – сказал он уверенно. – Небось щенок у вас деревяшки жевал?

Я кивнула. Урушка действительно постоянно грыз то шишки, то щепки, но мне-то казалось, что он всегда всё выплёвывал...

– Два-три дня на голодной диете – пройдёт без следа, – заверил меня врач.

Я обозвала Урушку симулянтом, погрузила в машину и повезла обратно домой. Говорят, у каждого врача есть своё маленькое персональное кладбище... Теоретически это можно понять: все человеки, все ошибаются. Но вот практически... Когда это кладбище пополняется холмиками с именами ваших близких и любимых существ...

Откройте, читатель, первую попавшуюся книгу из серии «если заболела ваша собака». Что там написано едва ли не в качестве основной заповеди? «Консультируйтесь у ОДНОГО специалиста и не бегайте по другим». Иначе неэтично получается. Не комильфо. Так вот, любезный читатель. Заклинаю вас всем, что свято: если жизнь за грехи поставит вас в такую же ситуацию, не повторяйте моей ошибки. При малейшей тени сомнения бейте во все колокола, плюйте на пресловутую этику отношений пациента с врачом и бегите не только к другому специалисту, но даже к третьему и четвёртому. Тогда, может быть, не испытаете того горя, которое выпало мне.

...Несколько суток я заваривала никому не нужные травы и делала Урушке уколы, помогавшие совсем от другого. Когда же стало ясно, что так называемое выздоровление шло, мягко говоря, не по плану и я, запаниковав, бросилась с малышом в город, – было поздно. Светофоры, которые я, отчаянно сигналя, пролетала на красный свет, уже не могли купить Урушке драгоценного времени.

Мой малыш умер на заднем сиденье «Нивы», когда я разворачивалась перед круглосуточной клиникой. Несколько раз со всхлипом вздохнул – и всё.

Молодой доктор, которому я позвонила с дороги, выбежал навстречу, вдвоём мы занесли Урушку в смотровую, доктор пытался делать какие-то реанимационные мероприятия... Всё напрасно. Сердечко так и не запустилось.

Это был самый чёрный день в моей жизни...

Узнав о несчастье, мои друзья-кинологи бросили все дела и примчались на выручку. Когда они подъехали, я сидела на земле около «Нивы», подпирая спиной водительскую дверцу, за которой между сиденьями остывало тело моего малыша. Мы отвезли Урушку в центральную городскую ветстанцию, чтобы понять наконец, что же с ним произошло.

Вскрытие делали на следующий день, и я на нём не присутствовала. Не потому, что побоялась или не смогла выдержать тяжёлого зрелища. Просто на той же неделе Чейзу вычищали загноившуюся старинную шишку на спине, и я водила его к хирургу на перевязки.

Посещения ветстанции остались у меня в памяти серией не очень связных, но пронзительно ярких картин...

У дверей кабинета эвтаназии стоит семья, женщина и двое крепких мужчин. Женщина прижимает к себе пушистого кота и плачет не скрываясь, мужики отворачиваются и мрачно трут глаза кулаками.

– Что случилось-то?

Тихие слёзы переходят в рыдания.

– Пятнадцать лет котику, отказывается от еды, обследовали, а там восемьдесят процентов тканей разрушено, ничего сделать нельзя...

Из кабинета появляется врач.

– Заходите...

У аптечного окошечка ждёт очереди ухоженная – так и тянет сказать «барынька» – молодая красавица, вся в чёрном и золотом. Открытые плечи покрывает роскошный загар, явно не питерский, а с хорошего курорта. На руках мелко трясётся йоркширский терьер с красным бантиком на голове. Из глаз собачки прямо на локоть хозяйки стекают крупные слёзы.

– Отчего у вас собачка так плачет?

Почему у самой глаза красные, никто не спрашивает.

– Опухоль головного мозга... – шепчет в ответ «барынька». В холёных пальцах трепещет листок с длинным перечнем медикаментов. Она протягивает его аптекарше и одну за другой достаёт из кошелька тысячные купюры. Она ещё на что-то надеется.

Мимо нас по коридору бегом пролетает мужчина. Лицо у него перекошено, в руках извивается беленькая дворняжка. Пёсик не визжит и не лает – кричит криком от боли. Какой-то мучительный приступ, а может, и травма. Потом мы видим их в кабинете хирурга. Пёсик неподвижно вытянулся на деревянной кушетке. Хозяин срывает с плеч добротную дорогую куртку – подложить под голову малышу...

Сюда бы наших законотворцев, которые запретили ветврачам применять наркотические средства для обезболивания. Пристегнуть бы наручниками, просто чтобы посидели денёк. Небось мигом убавилось бы в государстве идиотских законов...

Доходит черёд и до нас. Мой Чейз безропотно вспрыгивает на кушетку и послушно садится. Юная докторша осматривает швы у него на спине, потом наполняет лекарствами большой шприц. Громила-кобель, от которого на улице шарахаются прохожие, принимается панически вертеться, пытаясь уйти от иглы.

– Тихо, маленький, больно не будет... Ах ты, засранец! – вырывается у хирургини.

– Чейзище, – ворчу я, удерживая его за ошейник. – Если уж милая интеллигентная доктор тебя засранцем обозвала, то кто ты на самом деле есть?

Я ещё не такими словами его отругаю, пока будем идти до машины. Просто по той причине, что у нас с ним будет всё хорошо.

Если не считать, что на другом конце коридора как раз происходит вскрытие нашего второго любимца, не успевшего вовремя получить помощь...