В тишине слышен был негромкий шум вентилятора. Старичок-мэр дремал над Библией.

Вуазен кашлянул и с фальшивой улыбкой обратился к жене:

— Прошу тебя, мой ангел, еще две трубочки с кремом.

Воспользовавшись этим, Торнтон Маккинсли и себе заказал два таких же аппетитных пирожных.

На следующее утро Торнтон проснулся рано. Небо цвета лазурной эмали и на этот день обещало жару. В восемь утра можно ошибочно утверждать, что жара — явление приятное.

Анни, как обычно, принесла в комнату завтрак. Торнтон проглотил его стоя, в наброшенном на плечи купальном халате.

Жизнь катилась по наезженной колее. Преступление, расследование, сильные потрясения последних дней и внутренние переживания героев трагедии — эти вещи нисколько не влияли на регулярность потребления пищи и вообще на весь распорядок в доме на холме. Агнесс готовила вкусную стряпню, Анни каждое утро орудовала пылесосом и полотером, Гортензия вежливо наливала гостям кофе и пододвигала к ним фрукты. Беседы велись на безобидные темы, старательно избегалось все, что имело хоть какое-то отношение к висевшей над домом тайне. Даже Луиза, испытавшая в первое время сильное потрясение, взяла себя в руки и предстала перед прибывшими на похороны Дюмолена спокойной и непроницаемой. Приезжие проявили деликатность. Вообще факт, что сразу после церемонии погребения они стали разъезжаться, можно объяснить нежеланием доставлять беспокойство вдове, уже и так обремененной двумя давнишними гостями, или… Понятно, что далеко не каждый любит проводить ночь на месте убийства, учитывая и тот факт, что преступник еще не найден.

Что же касается Торнтона Маккинсли, то он имел нервы крепкие, а воображение тоже держал в рамках, так что спал он хорошо и каждое утро с похвальной регулярностью практиковал морские купания.

Сейчас же он схрупал последний гренок, закурил сигарету, взял подмышку привезенные Фруассаром снаряды для подводного плавания и покинул спальню. Он не сразу спустился вниз, а сначала взбежал на верхний этаж и энергично постучал в одну из дверей.

— Войдите, — ответил женский голос изнутри, и Торнтон нажал на ручку.

Это была та самая комната, что двумя днями раньше произвела столь неприятное впечатление на инспектора Рандо. Но тут произошли кое-какие перемены, а именно: исчез череп и четыре поминальные свечи.

Луиза лежала на кровати в клубах дыма, рядом на стуле стоял нетронутый завтрак. Маккинсли сочувственно покачал головой, приблизился к молодой особе и протянул руку. Луиза без единого слова отдала сигарету, а Торнтон решительным движением потушил ее в пепельнице. Потом он направил мрачный взор на нетронутый завтрак на подносе, и Луиза сразу же принялась за еду. Тогда Торнтон открыл шкаф, порылся в нем и вынул наконец дамский купальный костюм цвета спелого апельсина, маску и ласты. Сложив все это на столе, он сказал:

— Я сейчас ухожу и буду ждать внизу не больше пяти минут. Попрошу не задерживаться.

Повелительный тон режиссера был удостоен слабой улыбки, не лишенной, впрочем, женственности.

Каменные ступени, золотой пляж — и вот уже холодные волны несут два ловких тела, зеленоватая крыша отделяет ныряльщиков от мира, исчезли деревья и песок, дом на склоне перестал существовать вместе со своими злыми делами. Здесь они свободны, здесь до них не долетает эхо мрачных событий. Можно не думать об угрожающих последствиях, можно вообще ни о чем не думать, здесь никто не будет задавать вопросов и не потребует ответа: вода — атмосфера для рыб, а рыбы молчат.

Когда они выбрались на берег и стояли на жестком песке, Луиза заметила, что Маккинсли держит в руке какой-то предмет.

— Что это? — спросила она, заворачиваясь в полотенце.

— И в самом деле, что это? — повторил Маккинсли.

Они уселись рядышком на красном халате, точно так же, как и в тот понедельник, когда они только завязывали знакомство и когда еще скучали.

— Сверху газета, внутри камень. Точнее, кирпич, — сказал режиссер. — Еще точнее, — кирпич, треснувший пополам. Газета размокла, остались одни полоски. Все правильно.

Луиза смотрела на приятеля, округлив глаза.

— Этим кирпичом был убит Шарль Дюмолен, — поставил точку над «i» Торнтон.

Жара усиливалась, но Луизу Сейян сотрясала дрожь.

— Бросьте это в море. Сейчас же бросьте это в море… — произнесла она шепотом, сдерживаясь, чтобы не стучать зубами.

— Но, Луиза, возьмите себя в руки. Я ведь знаю, что делаю. Или вы и в самом деле хотите, чтобы мы с вами попали за решетку?

— Мне все равно…

— Такие слабые нервы у двадцатилетней девушки… Даже не верится. И это французская молодежь! Вы сами не знаете, чего вам хочется. — Торнтон старательно заворачивал в халат принесенные на пляж вещи. Потом он завязал халат в узел и забросил на плечо. Найденное на морском дне вещественное доказательство он бережно держал на ладони. — Впрочем, в вас, Луиза, я ошибся, — прибавил он, — ведь вы уже обрели столь желаемую свободу.

Она молчала.

— Сейчас мы возьмем автомобиль и поедем на прогулку.

— Это необходимо? — спросила она устало.

— Необходимо, — прозвучал лаконичный ответ.

У дома стоял садовник Мейер и с одобрением наблюдал молодую пару.

— Мсье Мейер, — позвал американец, — кто-то из этой пирамиды стащил у вас один кирпич. Вы такой наблюдательный, а не заметили.

Мейер насупил седые брови и сказал очень уверенно:

— Это можно и проверить. У меня все сосчитано. Такого быть…

— Хорошо, — Торнтон прервал длинный монолог в самом начале. — Я бы попросил вас проверить. Европа и Америка смотрят на нас!

Вскоре вслед за этим режиссер Маккинсли и Луиза Сейян ехали по ровной автостраде в направлении Канн. «Кадиллак» рассекал знойный неподвижный воздух. Через опущенное окошко врывался горьковатый запах цитрусовых. Эрда Китт исполняла эротическую песенку, потом диктор объявил, что Ив Монтан споет балладу о красном трактире. Внезапно Луиза выключила радио.

— Здесь мы выйдем, — сказал Торнтон, останавливая машину. — Давно я не видел такого дивного места. Наверно в этой роще мадам Гортензия проводит свои сиесты.

— Откуда вы знаете? — удивилась Луиза.

— Я не знаю. Я догадываюсь.

— Да, здесь. Гортензия сентиментальна и старомодна. Мне же такая не нравится. Цветные плоды и цветные скамейки на фоне неба цвета синьки. Все благопристойное и веселое, совсем как в детской книжке. С настоящей жизнью это не имеет ничего общего.

— Оказывается, вы не переносите сильные впечатления… — сказал Торнтон и сразу пожалел об этом, потому что Луиза сразу замолчала и отвернулась. — Ладно, не обижайтесь, — продолжил он неожиданно мягко. — Я вас отвезу в страну, где шумят девственные леса, небо серое, а водопады заглушают человеческие слова и мысли.

— Здорово вы обо всем этом сказали.

— Наконец-то я дождался признания. Я делаю для вас столько опасных вещей и ни тебе капли благодарности.

— Это неправда.

— Неправда? Что я делаю опасные вещи или что вы неблагодарны?

— Луиза вскинула нервное, заострившееся лицо.

— Поедем отсюда…

— Если мы уедем раньше времени, то сделаем большую глупость. Я должен возвратиться и снять фильм.

— Я боюсь… У меня уже нет сил, — она остановилась у скамейки и уже собралась было сесть, но Торнтон схватил ее за плечо.

— Осторожно, она свежеокрашена!

Ситуация столь контрастировала с предыдущим настроением, что они оба взорвались смехом. Режиссер провел пальцем по доскам.

— Нет, уже высохло. Можно и сесть.

— Селестина с тех пор не заходит, — вздохнула Луиза.

— Я еще раз схожу к ней.

— Нет, не нужно. Расскажите мне, только честно, что говорят в городе. Я ведь ни с кем не встречаюсь.

— Говорят много, в основном ерунду. Отрадно, что вы начинаете этим интересоваться.

— Но что говорят обо мне?

— К счастью, ничего.

— А о вас?

— Хм, вот этого я не знаю. Я пытаюсь навязать сплетникам собственную версию.