Коль скоро мы коснулись некоторых сторон жизни Раймунда Луллия, то Лейбницу мы должны были бы отвести несколько страниц, если руководствоваться различием в их вкладе в мировую науку. Но о Лейбнице много написано и как об одном из создателей дифференциального и интегрального исчисления, и как о знаменитом философе, авторе теории монад — гипотетических бесконечно множественных первоэлементов мира, соединяющих в себе как материальное, так и духовное начало. Поэтому мы отметим лишь те черты великого ученого, которые начисто исключают предположение о его эмоциональной обедненности, могущее возникнуть у читателя после ознакомления с его программным тезисом.

Математика и логика составляли только небольшую долю тех предметов, в которых Лейбниц достиг вершин познания и успеха. Он был прославленным юристом, богословом, философом; он занимался историей, был придворным историографом, литератором и государственным деятелем; его занятия в каждой из этих сфер уже обеспечили бы ему сохранение имени в веках. Он был незаурядным организатором и, в частности, основал Берлинскую академию наук — впоследствии один из крупнейших научных Центров мира. Интересно, что Петр Первый неоднократно советовался с Лейбницем по вопросам образования и науки, в частности, обсуждал с ним план создания Санкт-Петербургской академии наук. Как и Луллий, Лейбниц съездил почти всю Европу, то выполняя поручения монархов, то гонимый своей неукротимой энергией и любознательностью.

Но как бы ни разрывался человек между многочисленными обязанностями и увлечениями, у него бывает главный замысел, иногда несколько смутный и призрачный, связанный с наибольшими надеждами, более всех Других дающий необходимое каждому ощущение осмысленности своей жизни и деятельности. Нет сомнения, что любимой мечтой Лейбница, которую он лелеял как самое драгоценное из всего, чем он занимался (в частности, как более драгоценное, чем дифференциалы и интегралы), была «Универсальная характеристика».

Приступая к описанию великого замысла Лейбница и к его оценке, авторы должны признаться, что отчетливо видят всю трудность, а может быть, и невыполнимость этой, задачи. Поскольку идея Лейбница на двести лет опередила эпоху и осталась в свое время не только не реализованной, но в значительной мере и не опубликованной^[5], сейчас уже нельзя установить ее аутентичное содержание и реконструировать оригинальный проект — ведь в полном виде он существовал лишь в голове Лейбница. Непонимание и непринятие современниками далеко идущей идеи, родившейся до срока, существенным образом повлияло на ее разъяснения, делавшиеся в конце XVII—начале XVIII века его комментаторами, а также на публичные высказывания самого Лейбница по этому вопросу, так как он был вынужден. считаться с реакцией неподготовленной аудитории^[6]. Короче, из-за нерелевантности идеи при первоначальном обнародовании (частичном и фрагментарном) она подвергалась неизбежным искажениям. Это — одна сторона трудностей. Вторая состоит в том, что сегодня, когда многообещающие перспективы, заложенные в проекте «искусственного интеллекта», стали очевидными, мы незаметно для себя можем приписать Лейбницу такую силу предвидения, которой он при всей своей гениальности, возможно, и не обладал. Поэтому мы изложим лишь фактическую часть, а в оценке вклада Лейбница в становление кибернетики призовем на помощь авторитеты.

Лейбниц потерял отца, когда был еще шестилетним мальчиком, но отец, профессор нравственной философии Лейпцигского университета, успел привить ему любовь к знанию. Пользуясь богатой библиотекой отца, молодой Готфрид изучил классические языки, историю, гуманитарные науки, философию. Но он штудировал также математику и аристотелеву логику. Эти последние занятия Лейбница и сыграли, видимо, главную роль в том, что уже в пятнадцатилетнем возрасте он начал вынашивать проект «универсальной характеристики» — средства, с помощью которого все человеческое познание должно было подвергнуться коренному преобразованию^[7].

Это средство, по мысли Лейбница, должно состоять из двух инструментов: искусственного языка науки (его-то собственно, он и называет characteristica universalis) и исчисления умозаключений (calculus rationator). Искусственный язык науки должен быть универсальным и совершенным в следующем смысле: он должен служить средством выражения любых мыслей, должен устранять барьеры разноязычной речи, способствуя тем самым распространению научных идей, а также должен стать орудием логического анализа любых проблем. Выражения естественного языка в универсальном языке науки должны быть заменены компактными, наглядными, хорошо обозримыми и однозначно понимаемыми знаками. Конечно, эта грандиозная замена не была фактически проведена Лейбницем, но у него был совершенно ясный план проведения ее в жизнь: нужно было свести все понятия к некоторым элементарным понятиям, образующим как бы алфавит, азбуку человеческих мыслей. Когда это удастся сделать, считал Лейбниц, станет возможным заменить обычные рассуждения оперированием со знаками. Правила такого оперирования должны быть даны во второй части «сверхнауки» — в исчислении умозаключений. Они должны однозначным образом определять последовательности выполнения действий над данными знаками и сами эти действия, так что при правильном их применении ни для каких разногласий не остается места. Эта сокровенная цель всего замысла Лейбница провозглашена им в широко известном тезисе: «Единственное средство улучшить наши умозаключения состоит в том, чтобы сделать их столь же наглядными, как и у математиков, такими, что их ошибочность можно было бы увидеть глазами, и, если между людьми возникают разногласия, достаточно было бы только сказать «Вычислим!», чтобы без дальнейших околичностей стало ясно, кто прав»^[8].

Здесь необходимо сделать небольшое отступление, поскольку такое отважное заявление может в разных людях вызвать далеко не одинаковые чувства. Некоторые, мы полагаем, отнесутся к основному рационалистическому тезису Лейбница даже с негодованием, как относились многие еще недавно к утверждениям специалистов по кибернетике, что в будущем ЭВМ смогут взять на себя многие интеллектуальные функции, выполняемые пока только людьми. Откладывая серьезный разбор этого вопроса до того пункта в нашем изложении, когда он будет более подготовлен, заметим лишь, что и в математике, как это выяснилось в тридцатых годах, имеются проблемы, которые принципиально невозможно разрешить с помощью вычисления, и что, с другой стороны, «автоматизированную» процедуру логического или математического вывода нельзя считать тавтологичной, не приносящей новой информации, так что разница между «творчеством» и «вычислением» с позиций современного научного знания становится все менее определенной.

Но вернемся к предложению Лейбница. Существенно отметить, что он придавал важное значение представлению логических действий в виде действий над числами, то есть арифметизации логики. Ему принадлежат следующие слова: «Я заметил, что причина того, почему мы за пределами математики так легко ошибаемся, а геометры столь счастливы в своих умозаключениях, состоит лишь в том, что в геометрии и других частях абстрактной математики можно производить проверку или последовательные доказательства, сводя все к числам, причем делать это можно не только для заключительного предложения, но и в любой момент и на любом шаге, начиная с посылок»^[9].

Реализацией описанных идей Лейбница должны были стать разрабатывавшиеся им логические исчисления. В одних из исчислений понятиям, входившим в состав суждений, ставились в соответствие числа и задавались правила оперирования с этими числами, в других употреблялись буквенные обозначения. Возможно, Лейбниц интуитивно принимал «почти доказанную» сейчас гипотезу, что всякую строго и однозначно заданную процедуру (алгоритмическую процедуру), имеющую дело с любыми четко различимыми символами, можно свести к процедуре арифметической — имеющей дело с натуральными числами. Но уверенно «вкладывать» в него понимание эквивалентности вычисления в широком смысле и вычисления в узком смысле было бы рискованным.