– Пошли ко мне. Отвечу, что помню.

Костенко достал фоторобот, показал Ромашову:

– Этого человека не встречали?

– Нет, – ответил Ромашов.

– Твердо?

– Абсолютно.

– Фамилии следователей Федоровой запамятовали?

– Один умер. Либачев, сдается мне. А Бакаренко, по-моему, жив, работал в ВОХРе Академии наук, но вроде бы оттуда погнали – спивается.

– Их сажали?

– Не помню. Кажется, из партии исключили.

– Звания и пенсии оставили?

– Сняли. А почему вас так интересует этот? – Ромашов кивнул на фото.

– А потому, что он сидел вместе с Ястребом… А Зою Федорову мучили садисты… И работал этот человек на руднике Саблага, где добывали тот металл, из которого сделаны шило и отвертка… Что собой представлял Бакаренко?

– Говно. После ареста Берии развалился до задницы, руки тряслись, плакал…

– Тогда он боялся, что посадят, теперь-то страх прошел…

– Почему вы у Назаряна сказали, что у вас нет фото?

– Потому, что не знал о вашем участии в работе по Федоровой.

– Вот моя карточка, – сказал Ромашов, протянув Костенко визитку. – Давайте я допишу домашний телефон. Звоните, если чем могу быть полезен. От Назаряна ответ получите завтра. Металл действительно с рудников Саблага. Этого, однако, в назаряновском заключении не будет. Если встретитесь с Бакаренко, я дам вам заявление старого большевика Савушкина – на этом он дрогнет.

…На Петровку, после того как Костенко нашел домашний адрес Бакаренко, эксперты позвонили с квартиры Люды: ножичек для разрезания страниц книг сделан из такого же металла, что и шило с отверткой.

Ну, Хрен, теперь держись, подумал Костенко, теперь я на тебя кандалы надену, сука! Тогда от вышки ушел, сейчас не открутишься, курвин сын…

С таким настроением он и пошел к заместителю начальника МУРа:

– Разрешите войти внештатному консультанту, товарищ подполковник?

Заместитель начальника в свое время стажировался у Костенко; прилюдно величал Мастером; сейчас, не поднимая глаз от бумаг, разложенных на столе, сухо ответил:

– Да, пожалуйста… Присаживайтесь, я закончу работу, а потом побеседуем.

– Ты потом доработаешь свои вшивые бумаги, – с холодной яростью ответил Костенко. – А сначала поговоришь со мной, ясно?

Подполковник медленно поднял голову – круглую, с приплющенными ушами боксера и свернутым носом; глаза у него были страдальческие, растерянные, бегающие.

– Я завизировал бумагу, что ты руководишь работой как главный научный консультант. Мастер. С правом на проведение оперативных мероприятий… А меня вызвали на ковер, и я с боем отстоял для тебя титул внештатного консультанта…

– Кто на меня попер?

– Не отвечу. Хоть казни…

– Причина?

– Ты с Мишаней Ястребом дружил?

– Если не будет кощунством соединить такие понятия, как «дружил» и «профилактировал», я дам тебе положительный ответ.

– Ты знал, что он купил завскладом той типографии, где печатают самые дорогие ротапринтные издания?

– Нет.

– Но ты знал, что он ими торгует из-под полы?

– Догадывался.

Подполковник достал листок бумаги:

– Это нашли у Ястреба при повторном обыске: «Костенко – в подарок – набор ротапринта».

– Ты знаешь, что я его два раза сажал на скамью подсудимых?

– Да. Но при этом просил прокурора не вертеть ему на полную катушку.

– И судей просил, потому как советская власть виновна в том, что он стал вором в законе: отца расстреляли, мать спилась, он уму-разуму учился в детприемнике.

– Романыч, поменяй имя на Дон Кихота. Ты что, дитя? Не понимаешь, что высшая благодать у нас – схарчить своего?

– Понимаю. Объясни: что входит в функцию «внештатного консультанта»?

– Ничего не входит! Ни-че-го! А Строилов – сука, чей-то сыночек или племянничек! Но поскольку мозгом дела – так или иначе – будешь ты, он получит внеочередное звание и тему для диссертации! А тебя потом разберут на парткоме. И вклеят связь с уголовным элементом! Не понятно, что ль?

– Где Мишанину бумажку нашли?

– В мусоросбросе.

– Больше ничего?

– Нет.

– Почерк его жены взяли?

Подполковник вздохнул:

– Нет, конечно… Чего не подсказал?

– Только сейчас допер… Может, она какие телефоны для него записывала…

– И еще: стоило тебе влезть в дело, как на город повесили два убийства: Ястреб и Людка. Думаешь, приятно? Звонки, запросы, вызовы…

– Объясни мне еще раз мои права – в новом качестве.

– Давать идеи, когда потребует Строилов.

– И все?

– И все.

– Правом контроля за реализацией своих идей я не обладаю?

– Ты ничем не обладаешь. Никакими правами… Операцию ведет Строилов.

– Передай ему от меня привет… А я уж лучше вернусь к себе в библиотеку… Приобщусь к динамиту знаний… Жаль, что Мишаню погубили… Он ведь на Хрена вышел, через Людку вышел… Их поэтому и убрали… Ребенку ясно… Ты завтра из Цветмета ответ получишь, придержи у себя на час, дашь взглянуть, ладно?

Подполковник покачал головой:

– Нет, Романыч. Я по горло с тобой нахлебался. Не проси, не ставь меня в сложное положение, шкуру снимут.

– А когда ты у Розки дох, – вздохнул Костенко, – с меня шкуру не снимали? Она ведь «малину» держала, и санкции тебе никто не давал, чтоб ее трахать! Я это на себя взял?! Или нет? А когда ты выступал на бегах, пьяный в лоскуты, я на себя это ЧП взял?! Или, может, кто другой?!

Костенко поднялся и вышел из кабинета, яростно захлопнув за собою дверь.

…В квартирке, где ютились «афганцы», Костенко спросил, кто здесь старший по званию; им оказался Игорь, капитан, инвалид второй группы, двадцать восемь лет. Принимал со сдержанной солдатской доброжелательностью, открыто.

– Я хочу представиться, – сказал Костенко, протянув свою пенсионную книжку. – Из Афганистана меня выслали через пять дней после введения наших войск…

– Были советником в Царандое?[1]

– Да.

– Почему выслали?

– Потому что не хотел консультировать нацизм… Амин – нацист: «Революцию в белых перчатках не делают». Любимая его фраза, цитировал Сталина, как «Отче наш»… Несчастного Тараки задушил, семью его вырезал, интеллигенцию и духовенство посадил в тюрьмы, расстрелы проводил из пулеметов, без суда и следствия… Когда наши высадились, когда открыли ворота тюрем и освободили узников, я считал, что, освободив тех, кого еще можно было спасти, наши ребята должны сразу же вернуться домой… А когда я понял, что это – надолго, с прицелом на Персидский залив, я отправил злой рапорт, сослался на здоровье и был отозван, так сказать… Открыл вам все, чтобы не было недомолвок… Согласны говорить по делу? Или что-то в моем поведении вам кажется неправильным?

– И да, и нет, товарищ Костенко… Но то, что консультировать фашизм – грех, в этом я согласен… Нас там натаскивали на ненависть, киплинги конца двадцатого века, но мы честно смотрели в глаза смерти.

– Все смотрели в глаза смерти, Игорь… по батюшке-то как?

– Можно без батюшки, возраст позволяет… Что у вас к нам за дело, товарищ Костенко?

– Вы фильмы с участием Зои Федоровой видели?

– Это которую убили? Нет, не видел.

– Можно устроить у вас просмотр?

– Какой просмотр?! – Игорь горько усмехнулся. – Откуда деньги на видео? Где зал с креслами для инвалидов? «Наши мальчики выполнили свой интернациональный долг!» Государственная болтовня и никакой реальной помощи! Нам знаете кто помогает? Вьетнамские ветераны США! А «комсомольцы-добровольцы» только раскачиваются… А Язов и вовсе молчит, будто не было Афганистана…

– Хорошо, а если я устрою просмотр?

– Где?

– На киностудии… С хорошим залом…

– Цель?

– Какая цель? – задумчиво переспросил Костенко. – Как вы думаете, что нам сейчас более всего вредит?

– Всеобщее равнодушие.

– И хамство… А еще?

– Бюрократия.

– Точно. А еще?

– Саботаж перестройки…