Тела их были сухи и хрупки, поэтому удар киммерийца легко удвоил их количество: из трех целых зомби Конан имел теперь шесть половинок, которые дергались на полу, пытаясь соединиться. Ногой варвар раскидал их по комнате, а Парминагал тут же испепелил. Но вслед за ними уже рвались другие.

Шаман взмок от напряжения. Гурьбой вламываясь в его комнату, монстры сразу рассеивались, с завидным проворством перебегали от стены к стене, так что он не успевал уследить за всеми. Меч варвара летал в воздухе, круша врагов с такой силой, что они отлетали от него, валя с ног собратьев, но их способность мгновенно срастаться была воистину невероятной — едва меч поднимался снова, они уже вскакивали на ноги целы и невредимы.

Наконец вторжение прекратилось. Оставалось только избавиться от тех, кто шнырял по комнате, не обращая ни малейшего внимания на сверкающий в первых солнечных лучах, уже заглянувших в окно, клинок.

— Встань у двери! — крикнул Конан шаману, который крутился на самой середине, с остервенением уворачиваясь от костистых рук зомби и сжигая одного за другим.

Тот рванулся к выходу, загородил собой дверной проем. Отсюда он мог видеть всех. Собрав остаток сил, Парминагал устремил смертоносный взор свой на копошащиеся в комнате чернокожие тела. Без звука превращались монстры в уголь, затем распадаясь на ошметки и кости и сразу истлевая. Кумбару не повезло: один из них рассыпался прямо ему на колени, и бедолага царедворец тихо и грустно лишился сознания.

— Все! — наконец выдохнул шаман.

Конан опустил меч, оглядел поле боя. Тут и там чернели кучки праха, валялись обожженные тряпки, обломки костей. Вонь была настолько сильна, что материализовалась в серые клубы, похожие на облака. Если б сайгад не валялся сейчас без чувств, он, наверное, заплакал бы от поэтического восторга и умиления…

— Все… — повторил Парминагал и весело посмотрел на варвара. — Ну, Конан, теперь ты можешь спать спокойно — ни одного не осталось.

— Нергалово отродье, — пробормотал киммериец. Его то и дело передергивало от отвращения, а горький ком, застрявший в горле, грозил вот-вот вырваться наружу вместе с тем, что бурлило сейчас в желудке.

Сплюнув, Конан сунул меч обратно в ножны и торопливо вышел из комнаты. Пройдя по коридору до лестницы, он увидел внизу марша хозяина, вернее, одну его голову. Остекленевшие глаза уставились в потолок, рот скошен, все измазано кровью… Даже варвара, который в своей жизни насмотрелся всякого, а уж трупов вообще бесчисленное множество, едва не стошнило прямо в мертвое лицо.

Перешагнув через голову несчастного, он быстро спустился вниз. Чистый пол в пустом зале пересекала двойная цепочка черных следов, протянувшаяся от входа к лестнице. Конан прошел к двери, стараясь не наступать на эти отпечатки босых ног зомби, и вышел на улицу.

* * *

Он с наслаждением вдыхал свежий воздух, чувствуя, как освобождается грудь, как уходит из его нутра нечто темное и чужое. К счастью, его душевное устройство было так незамысловато, что злой воле безумного шамана из Пунта оказалось просто не за что зацепиться. С переселением зомби из этого мира обратно в тот Конан снова стал самим собой. Только сейчас он понял, какую тяжесть скинул сегодня со своих плеч. Выплюнув на землю горечь, скопившуюся во рту, он вдруг вспомнил, что в комнате нового знакомого еще осталось немало вина, и тотчас поспешил назад, боясь, что Кумбар, очнувшись, с горя выпьет все один. Но едва он повернулся к двери, как она распахнулась, и на улицу ступил Парминагал.

Он был бледен, в черноту кругов под глазами добавилась синь, а на лбу появилась еще одна, не слишком пока глубокая морщина. Тем не менее лицо его сияло — видимо, и он чувствовал ту свободу, которую подарил нынче киммерийцу.

— Хей, Конан! Должен огорчить тебя: твой робкий приятель очнулся и с горя выдул все наше вино.

— Тьфу! — разозлился варвар. — Я так и думал. Жрать и пить он большой мастер! А вот…

Но тут он решил, что хоть Кумбар и трусливый шакал, наглая жирная красномордая свинья и безмозглый каплун, все-таки некогда он считал его другом, а посему негоже перед первым встречным клеймить его позором.

— Ничего, — Парминагал словно прочел его мысли, — я знаю одно местечко неподалеку… Там подают отличное красное, и всего по медяку кружка.

— Идем. — Конан решительно двинулся вверх по улице, ибо тоже знал это самое местечко. Ему приходилось бывать в Шангаре, и, как и во многих других городах, он успевал за время своего пребывания посетить если не половину, то треть питейных заведений точно.

Шангара его раздражала. Ему не нравилось тут все: назойливая стража, пугливые девицы, скупые на ласки, но жадные до денег, тупые рожи простолюдинов и слои пыли на улицах (стоило пройти из одного кабака в другой, и вся одежда оказывалась покрыта серой вонючей пылью, от коей Конан беспрестанно чихал и потом ее очень трудно было счистить, ибо она прилипала намертво). Единственное достоинство этого городишки заключалось в том, что и вино и пиво стоили здесь много дешевле, чем, например, в том же Аграпуре…

— Ты бывал в Шангаре? — продолжал читать мысли новый знакомый.

— Ну, — кивнул Конан. — Еле ноги унес.

— И я, — засмеялся Парминагал, стараясь попадать в шаг варвара.

— Как это?

— Тогда я еще не был шаманом высшей касты. Да и вообще шаманом не был. Я родился здесь…

— В этой дыре? — На суровом лице Конана выразилось глубочайшее неодобрение, словно сам он родился не в дождливой холодной Киммерии, а в королевских покоях где-нибудь в богатом и теплом Аргосе или, на худой конец, в Офире.

— Так уж получилось, — смиренно ответствовал Парминагал. — Мой отец был здешним властителем.

— Прах и пепел! — Конан остановился. — Ты, что ли, принц?

— Ну вот еще… Я — одиннадцатый сын. Если уж даже второму ничего не полагается — ни титула, ни наследства, — то что может получить одиннадцатый… Что ты встал, Конан? Идем.

— Значит, сейчас в Шангаре правит твой брат?

— Нет… Его убили…

— А другие братья?

— Всех убили, душа моя… Один я остался… Идем же!

— Ты… наследник?

— Теперь уж все равно. Мой дядька управляет Шангарой, а я… Впрочем, думаю, он заслужил этот трон. Бедняга так трудился, избавляясь от соперников…

— Твоих братьев?

— Да… Вот мы и пришли.

Парминагал с облегчением прервал неприятный для него разговор, вошел в трактир. Конан последовал за ним.

Первые посетители — бравая четверка низкорослых и толстых молодых солдат — уже сидели за длинным прямоугольным столом и потягивали из больших кружек что-то очень вкусное: на их физиономиях было написано такое блаженство, что киммериец невольно сглотнул слюну.

— Красного! — приказал шаман, усаживаясь за стол у двери.

Пока слуга бегал за кувшином красного вина, Конан истребовал у нового знакомого продолжения его истории.

— Да что рассказывать… Когда убили моего последнего брата, я бежал из Шангары на юг. Пару лет мотался по всем Черным Королевствам, потом осел в Зембабве.

— Наплевать на Зембабве. Я хочу знать, почему ты бежал? Дядьки испугался?

— Еще как. Если б ты видел моих братьев… Все рослые, сильные, да и умом не обижены. Но Мангал (это дядька) их всех за одну луну только истребил. А я всегда был самый дохлый, так что не по силам мне было с ним тягаться… Не смотри на меня так, душа моя. Ныне я уж по таков, и думаю иначе.

— Так верни себе трон! — На звучный рык Конана солдаты удивленно оглянулись.

— Тш-ш-ш… Какой трон… Какой трон? Я ж сказал тебе, что права более не имею.

— Врешь! — убежденно сказал киммериец. — Право кровного наследования нельзя утратить. Ты трус, вот и все дела.

— Может, и трус, — задумчиво согласился шаман. — А может, просто не хочу быть властителем…

— Все хотят, а ты нет? — не поверил Конан. — Опять врешь, приятель.

Парминагал вздохнул. Отличное красное вино вернуло румянец на его щеки, промочило пересохшее горло, но испортило настроение, такое радужное после победы над монстрами.