Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Да. Только для этого сейчас же надобны готовый холст, сшитый, краски и двое хороших театральных рабочих, а также свет: придется писать ночью…

- Отлично, - сказал Всеволожский и позвонил. - Домерщикова[248], - приказал он курьеру. - Вы только с нашими поменьше говорите, - сказал Всеволожский, когда курьер ушел.

«С какими нашими?» - подумал я.

Явился высокого роста чиновник.

- Есть сшитый холст? - спросил его директор.

- Сейчас узнаю. Но мастерских свободных нет - заняты, - ответил чиновник, посмотрев вбок на меня.

- У вас нет, а у меня есть, - сказал директор раздраженно. - Константин Алексеевич будет работать в Таврическом дворце, в большом зале. Я скажу графу. Узнайте сейчас же о холсте…

Всеволожский опять позвонил. Пришел другой чиновник, полный, серьезный. Тоже не знал ничего насчет холста, а о театральных рабочих сказал, что отпущены на праздники.

- Да, вот действительно время - праздники, - сказал, задумавшись, директор. - Как быть?

- Знаете, нельзя ли без этих затруднений, - предложил я по привычке говорить с С. И. Мамонтовым просто. - Прикажите прислать сегодня же холст мне во дворец, а я найду маляров в другом театре.

Всеволожский дал мне пропуск в Таврический дворец и для входа на сцену в Мариинский театр.

Утром, приехав в Таврический дворец, я увидел посреди огромного зала, на полу, в куче - холсты, краски, кисти… Тут же ходили какие-то люди. Я их спросил, что они здесь делают. Они мне как-то нехотя ответили, что они - сторожа.

- Вы не можете ли мне помочь немножко?

- Отчего же, можно, - ответил один из них.

- Не можете ли съездить купить в гончарной лавке простые большие горшки и столярного клею пуд?

Я записал им на бумажке, что нужно. Дал записку и деньги. А сам поехал в частные театры искать маляров.

Вернувшись снова в Таврический дворец, я попросил тех же людей помочь мне натянуть холст. Они, улыбаясь, помогали. Я разводил краски, а эти неизвестные, слоняющиеся люди, смотрели и говорили, смеясь:

- Это дело нам незнакомо.

Рабочих, нанятых мною, эти люди почему-то не пустили, сказав мне, что нет на то пропусков. «В чем дело?» - подумал я. И хотя уже было поздно, поехал в Мариинский театр объяснить директору мои затруднения.

Директор выслушал меня и сказал, что завтра обо всем сам распорядится.

С утра я уже писал декорацию красками. В мастерскую вошел какой-то господин, отлично одетый. За ним шел ливрейный слуга в цилиндре и в пальто со светлыми пуговицами. Этот господин осмотрел декорации и, обратись ко мне, вежливо сказал:

- Вы из Москвы?

- Да.

- Если вам нужен материал, то я вам сейчас же его пришлю. У меня есть издания и гравюры английской готики.

- Очень вам благодарен. А вы, должно быть, при здешнем театре?

- Отчасти при театре, - ответил незнакомец.

- Вот как! Очень рад, - сказал я. - Можете ли вы посодействовать, чтобы мне дали двух хороших театральных маляров - развести клей и краски. Эти люди, которых здесь так много болтается, ровно ничего не умеют делать…

Тогда незнакомый господин отвел меня в сторону и тихо сказал:

- Эти люди - охрана. Вы видите за окнами, в саду, каток, горы…

- Да. Там все кто-то катается, на санках возят друг друга какие-то военные, дети…

- Да. Но тот, высокий, - государь. А с муфтой, вот стоит, - это государыня Мария Федоровна, а вот и наследник…

- Да что вы? - удивился я. - А я все смотрю ходят там, катаются. Теперь я понимаю, отчего не пустили сюда моих рабочих…

- Я вам советую, не приводите сюда никого, - сказал мне незнакомец строго.

- Скажите, пожалуйста, а это ничего, что я охрану посылал за папиросами, сардинками, хлебом?

- Ничего, - сказал весело незнакомец.

Я писал декорации и ночью. Не спал уже пятые сутки, устал отчаянно и едва ходил по холсту.

Опять пришел тот незнакомый господин. Я ему говорю:

- Устал, какой бы допинг принять, чтобы не спать?

- А, погодите, - ответил он, смеясь, и что-то сказал сопровождавшему его ливрейному слуге. - А где же та декорация, то прекрасное окно? - спросил он меня.

- Ее взяли в театр.

- Вы никому не скажете, честное слово?

- Нет, а что?

- Главное, нашим никому… Без вас смотрел декорацию государь. Он сказал: «Окно как живое, прямо стекло, но отчего внизу дверь не вырезана?»

- Дверь раньше была, она отправлена в театр, - сказал я.

- Да, вот что. А то и мы все думали: отчего двери нет.

Ливрейный слуга принес шампанское.

- Шампанское дает дух. Желаю успеха, - сказал незнакомец, чокаясь со мною.

Он вскоре ушел, а я прилег на остатках холста, которые лежали в куче, и заснул, как убитый.

Я проснулся глубокой ночью. Темень. Старинные огромные люстры надо мною блистают хрусталем, отражая зимний свет больших окон. Жуть в огромном зале Потемкинского дворца. Я уже хотел встать, как вдруг, далеко, в конце зала, чей-то голос запел:

И он, не говоря ни слова.

Спокойно вышел из дворца.

- Его нет, уехал, - сказал чей-то знакомый голос вдали.

- Да кто вы? - крикнул я.

- А, вот он где. Мы за вами. Насилу нашли. Теперь я узнал голос Саввы Ивановича.

- Едем с нами…

Я был так рад увидеть Савву Ивановича. С ним был певец Чернов[249].

- Что же вы здесь ночью делаете впотьмах? - удивился Мамонтов.

- Дописывал декорации, устал ужасно и заснул на холстах.

- А я уже два дня как приехал, искали вас. Сейчас два часа. Едем к Донону[250]. Этот дворец Потемкина - такая красота…

Когда мы садились в сани, у подъезда дворца была тихая зимняя ночь. Одинокий фонарь освещал снег, большие деревья старинного сада темнели кущами. Духом Петербурга дышало огромное здание Таврического дворца.

В ресторане Донона, у вешалки, Чернов, увидев меня, рассмеялся: я был весь в красках. Мы прошли в кабинет.

Мамонтов сказал, что искал меня, спрашивал в номерах Мухина, там говорят - ушел и не приходил. Были и в Таврическом дворце, но туда не пустили: «Это уж вот Чернов добился».

Я рассказал про охрану дворца и как туда никого не пускают.

- Ага, так вот почему об вас меня спрашивали в Москве. Полицмейстер Огарев о вас дал отзыв: «Прекрасный молодой человек, но повеса».

- Но почему повеса? - удивился я.

- И я его спросил, - сказал Савва Иванович. - Он ответил: «А так-то вернее…»

- Какой-то придворный приходил ко мне в мастерскую, - рассказал я. - Очень любезный человек. Мы с ним шампанское пили…

- А кто же этот придворный?

- Воронцов-Дашков.

- Послушайте, да ведь это же министр двора[251].

- А я и не знал, просил его маляров мне поискать…

- Эх, вы, другой бы на вашем месте…

- Не браните меня, Савва Иванович, тут все не по-нашему, не по-московски. Тут чудеса, если не чепуха: много разных начальников сцен, костюмерных, монтировочных, декораторов, помощников освещения, главных помощников; потому на афишах пишут - «обувь Пироне»: в чем дело, почему Пироне? Потом еще «бутафор-гробовщик», еще «наши-ваши»…

- Какой гробовщик? - удивился и Савва Иванович. - Какие «наши-ваши»?

- Есть какие-то «наши», а кто это, я сам не знаю…

- Но вы меня послушайте, - оживился вдруг Савва Иванович, - вчера я в Панаевском театре слушал молодого артиста: фигура, руки, голова все - красота; а голос - превосходный; тембр - ну что и говорить. И откуда? - говорят, с Волги. Сапожник был, певчий. Шаляпин. Ритм - удивление. Россия! Вот это будет певец. Русская опера воссияет. Вот кто будет «Борис», «Опричник», «Грозный», «Руслан», «Фарлаф». А живет этот Шаляпин на Песках; искал его недели две, на квартире нет, и неизвестно где.

И это было первое, что я услышал в моей жизни о Федоре Ивановиче Шаляпине.

* * *

На генеральной репетиции в Мариинском театре я говорю осветителю:

- Первый софит потушите.

54
{"b":"244401","o":1}