— И как ты терпишь, Николай Никанорович?
— Глазам копчёным дым нипочём… — отшутился проводник.
Но вот дым потянуло вверх — видно, нашёлся выход. Стало легче дышать, ярче разгорелись дрова. Стена почернела от копоти. Через два часа костёр прогорел. Любимов выгреб угли и скомандовал:
— Лей! Усков плеснул водой на чёрные камни. Раздался характерный треск. Небольшие куски отскочили. Ещё одно ведро. И ещё несколько камней, шипя, упало на пол — всего, пожалуй, четверть кубометра.
— Начало положено! — весело воскликнул геолог. — Теперь ясно: дрова, дрова и дрова! Вода, вода и вода!
— Вот и я так думаю, Василий Михайлович. Надо аврал объявить… Айда домой, за людьми, — предложил Любимов.
Они заторопились, и тут Усков, очевидно, забыв, что просидел столько времени в дыму и копоти, вытер вспотевшее лицо рукой, отчего копоть размазалась по всему лицу. Любимов взглянул на него и расхохотался. Усков, однако, не обиделся:
— Пожалуйста, дружище, смейся сколько душа просит, только давай всё-таки поскорей за людьми.
Однако как Усков ни спешил, но, пройдя от выхода из пещеры шагов десять, он остановился, поднял 6 обнажённой земли осколок трещиноватого камня и стал так внимательно, с такой сосредоточенностью рассматривать его, что Любимов даже встревожился:
— В чем дело?
— Кимберлит!.. — прошептал Усков.
— Кимберлит? Это что ещё такое?
Любимов недоуменно посмотрел на серо-голубой камень, который держал Усков. А у того глаза уже сверкали от возбуждения.
— Раз кимберлит, друг ты мой дорогой, то могут быть и алмазы! Ни больше, ни меньше! Понятно? Это выветрившаяся, разрушенная вулканическая магма. Миллионы лет назад, в глубочайших недрах Земли, в условиях огромного давления и сверхвысоких температур, в расплавленной магме родились кристаллы алмазов — по-особому сложившиеся молекулы чистого углерода. Прошли ещё миллионы лет, и магма где-то прорвала земную кору, вырвалась наверх, образовав «трубу», наполненную вот этой голубой породой, остывшей магмой, которая и называется кимберлитом.
— Ну и что?
— А то, что в кимберлитах залегают алмазы. Понятно? Это алмазоносная порода! Где-то здесь есть алмазы! Это в десять раз важнее золота и платины!
Усков говорил громко, почти кричал. Однако внезапно он тихо прибавил:
— Но пока — всё-таки молчок! Я, конечно, уверен на девяносто девять с половиной процентов, что это кимберлит. Но всё-таки ещё разок проверю. Потому что геологу брякнуть такую штуку и ошибиться это, знаешь, не подобает. Так что пока — молчок!
Друзьям они рассказали только о своём опыте с водой. Впечатление было неописуемое.
— А все Петя! — заявил Любимов. — Это он первый плеснул водой на костёр.
— А воду принёс Владимир Иванович.
— А костёр сложил Орочко.
— Ну, уж если так, то пошли мы в пещеру по распоряжению Василия Михайловича.
— Решаем: авторство принадлежит всему нашему коллективу, — подвёл итог Усков. — И давайте завтра с утра готовиться к штурму. А сейчас — спать!
Но сон никак не шёл. Все лежали и мечтали о том, как они вернутся на Большую землю.
Неожиданно заговорил Сперанский:
— Конечно, наша наука получит интересные данные о прошлом Земли. В кратере Эршота проведут изыскания, сделают раскопки. Наука извлечёт большую пользу. Но будет и материальная польза…
— Разумеется, Владимир Иванович, — откликнулся Усков. — Россыпи на безымянной речке, которую мы нашли благодаря записке вашего покойного товарища, дадут стране то, что вы называете материальной пользой. Возможно, нам удастся найти ещё кое-что…
— Оно уже найдено, Василий Михайлович, это «ещё кое-что»…
Усков резко поднялся на локтях:
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду кое-какие вещицы, которые лежат сейчас рядом с нами, уже много-много лет…
С этими словами Сперанский встал и, заметно волнуясь, зажёг свечи. Встали и разведчики. Владимир Иванович торжественно сказал:
— Вот какой дар я хотел бы передать новой России! Вдоль стены стоял узкий, но длинный ларь, сколоченный из плах кедровника. Он служил и лавкой и одновременно постелью. Сперанский снял шкуры и приподнял плахи.
По дну ларя были густо рассыпаны небольшие камешки, иные — с орех, иные — меньшего размера. Под пляшущим огоньком свечей они излучали нежный свет, мерцали, переливались. Одни отливали зеленоватым цветом, другие бледно-голубым, третьи теплились розоватым. Некоторые были прозрачные, как капля росы…
— Алмазы! Кристаллы алмазов! — воскликнули разом Усков и Любимов.
Сколько их тут было — трудно сказать. Никто ещё не видел, чтобы драгоценные камни лежали вот так, навалом, как овёс в закроме.
— Вот это да! — простодушно сказал Борис.
— О, це ж сила!.. — ахнул Лука Лукич. А Усков уже с профессиональным азартом рассматривал отдельные экземпляры драгоценного «цветка земных глубин».
— И всё в кратере? — только спросил он.
— Конечно… Я достал их из неглубокой шахты в голубой глине около моей пещеры…
В первую минуту Сперанский, откровенно говоря, был поражён, когда не увидел блеска жадности в глазах своих новых друзей. Уж не сомневаются ли они? Но как же геологи могут сомневаться, когда все так очевидно?! И вдруг он понял: это люди нового воспитания, новой эпохи, это люди социалистической России. Алчность жадность, стяжательство, по-видимому, чужды им. Ему сделалось неловко из-за того, что он до сих пор скрывал это богатство, точно боялся их, не доверял им.
Василий Михайлович рассказал — и довольно весело, — как они с Любимовым нашли сегодня вечером голубую породу и как он сразу решил, что это кимберлит, но не сказал ему, Сперанскому, так как хотел ещё раз осмотреть выходы этой породы при дневном свете. Но теперь у него всякие сомнения отпали.
Он прибавил, смеясь:
— Я уверен, Владимир Иванович, что вы даже не догадываетесь, какую ценность сейчас представляют алмазы. Вы думаете — дамские украшения? Ювелиры отшлифуют их, покроют мельчайшими гранями, и появятся бриллианты для колец и брошек?
— Конечно… А деньги пойдут государству…
— Не совсем так, дорогой доктор. Сейчас алмазы — огромная ценность для многих областей техники. Самые твёрдые сплавы обрабатываются резцами из алмазов. Буры с алмазными коронками сверлят любую горную породу. Точная механика не может обходиться без алмазов. Так что это не просто дорогие безделушки, а нечто весьма и весьма важное для страны…
Спали в эту ночь не очень крепко, однако утром вскочили бодрые и полные энергии. Всем не терпелось поскорей пойти на штурм пещеры.
— Предлагаю, — сказал Усков за завтраком, — организовать работу в три смены, по два человека в каждой. Костры должны гореть непрерывно!..
Лагерь, если бы на пего посмотреть со стороны, выглядел очень шумным и деятельным.
Из бараньих шкур шили бурдюки для воды, заготовляли дрова. Сперанский и Любимов подтаскивали толстые верёвки. У хозяина кратера оказался солидный запас их ещё с того времени, когда он свозил в одно место экспонаты своего музея. Верёвки эти толщиной в семь — восемь сантиметров были свиты из стебля канатника, который рос в кратере в большом количестве. Из верёвок сделали постромки и закрепили их на волокуше, сооружённой из молодых деревьев. На таких волокушах, только меньшего размера, жители Севера возят по бездорожью сено.
— Лас! Дик!.. Гха! Гха! — раздалось по лесу. Мамонты затрубили в ответ. Глухой звук послышался из зарослей, где животные кормились, обламывая молодые веточки деревьев. Затрещали кусты, зашатались деревья, и первым на полянку вышел Лас, за ним, высоко задрав голову и бивни, спешил его друг Дик.
— Умные животные! — не удержался Любимов от возгласа восхищения, — Прямо как учёные слоны!
— Э, нет, слоны — разбалованные животные, — возразил Сперанский. — А мои Лас и Дик — дети природы в полном смысле этого слова. Я не помню случая, чтобы Лас обидел меня или сделал мне больно. Наше любимое занятие — купание. Я взбираюсь Ласу на шею. Лас заходит по брюхо в озеро, набирает в хобот воды и окатывает сильной струёй свою спину, а заодно и меня. А я растираю осколком камня его загривок, и он только похрюкивает от наслаждения. Так мы можем купаться часами. Потом он осторожно обнимает меня хоботом и ставит на землю. Его глаза в эти минуты сияют от удовольствия. Во время таких операций Дик обязательно трётся боком о бок товарища и тоже обдаёт себя фонтаном воды, смешанной с песком. Мы много с ними работали, таскали дрова, расчищали дороги, промывали золото, корчевали большие пни и кустарники, пахали. Да-да, именно пахали! Я приспособил для этого корень самшита, который растёт в восточной части кратера. Так вот, моя соха понравилась мамонтам. Они охотно давали себя запрячь и без возражений тянули.
