— И что ты ей ответил?

— Ну, я посоветовал ей не говорить этого при инквизиторе. Но я задумался над её словами. Она искренне в это верит и мне кажется, она в чём-то глубоко права.

— Объявляю вас супругом и супругой! – послышалось снизу, и мы оба вздрогнули. Так быстро?

— Но вы не спросили меня, согласна ли я! — воскликнула Принцесса безжизненным, но настойчивым голосом.

— Зато я спросил вашего жениха, — расплылся инквизитор в ласковой улыбке завидевшего обед удава и стал объяснять с самым благодушным видом, — Видите ли, святейшая церковь как раз позавчера пришла к выводу, что женщина, да ещё столь юная, не в состоянии самостоятельно рассуждать о том, что для неё хорошо. Поэтому из соображений человеколюбия было решено избавить её от необходимости делать выбор.

Принцесса на секунду застыла, потом тихо вскрикнула, пошатнулась и, как подстреленная, упала на пол. У неё не осталось ни мужества, ни сил. Новоиспечённый муженёк даже не подхватил её.

— Ах, счастье молодых, оно действительно может лишить последних сил. И какая отрада для стариковских глаз! — смахнул инквизитор невидимую растроганную слезу, глядя, как к полумёртвой принцессе сбегается свита.

— Этот брак недействителен! Богопротивен! — гневно восклицал мой друг, в отчаянии высунувшись слишком далеко через резные перила и рискуя выпасть, убив себя и инквизитора, — Господь не может такое допустить!

— Этого не должен был допустить я, — отозвался я мрачно. Я, наконец-то, решился, хотя должен был решиться ещё вчера. Может быть, было ещё не поздно.

***

Все праздновали мою погибель и поздравляли меня! Неужели эти люди действительно думали, что я могу радоваться?! Попытка съесть кусочек окорока быстро выявила, что корсет пошит без расчёта на то, что я буду ещё и есть. Я отложила вилку и налила большой кубок вина. Вино не помогало. Человек, сидящий рядом со мной, весь измазанный жиром от окорока и то и дело чавкающий и рыгающий, не стал мне милее ни на йоту. Я уже начинала привыкать к отчаянию, теснившему мою грудь. Я в сотый раз обвела глазами маленький трапезный зал герцогского замка в несбыточной надежде увидеть Шута. Я так хотела, чтобы он был здесь, утешил меня…. Но он, видимо, рассудил, что от его присутствия мне станет только хуже. Куда хуже?!

Герцог положил свою лапищу мне на колено. Я незаметно отодвинулась. Меня передёрнуло от отвращения. Я почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы, внутри всё кричало и бунтовало – с какой стати я должна буду это терпеть?! Почему кто-то распоряжается моими телом и душой?! Я сказалась больной и улизнула из зала, чтобы бесцельно бродить по незнакомому замку. Первый порыв убежать из него и спрятаться в лесу пришлось отринуть: все выходы охранялись, а из леса послышался тоскливый вой какого-то зверя. Чего-то пострашнее, чем обычный волк. Тела казнённых обычно свозили туда, на окраину, и в округе давно развелось чёрт-знает-что. А внутри всё было чужое. Даже мой конь остался дома. А ведь это мой друг! Единственный друг, кроме Шутика… Я с тоской вспомнила, как меня только вчера обнимал любимый, как в его руках надёжно и тепло… Я вспоминала всю свою жизнь. Он всегда был рядом. Он всегда находил, чем меня утешить. И мне казалось, что так будет вечно. И вот теперь, когда я, дура, наконец, поняла, как сильно я люблю его, его больше не будет рядом. У одного из остывших каминов я подобрала кусок угля и прямо на стене нарисовала его лицо. Получилось очень похоже. Пока это не обнаружит мой муж и меня не отправят на допрос к инквизиторам, я буду приходить сюда, и он будет утешать меня. Может быть, этот портрет помешает любимому облику стереться из памяти! Ломая кринолин, я сползла по стене и опустилась на каменный пол. Мне просто нельзя было больше плакать, глаза так распухли и болели, что, казалось, ещё слеза — и они просто вылезут наружу…. Но я ничего не могла с собой поделать. Меня знобило, голова раскалывалась, но это было ничто в сравнении с болью, от которой кричал сам воздух вокруг, в моих лёгких, в моей крови.

Я проснулась от того, что кто-то грубо тряс меня за плечи. Я с трудом открыла распухшие глаза, и свет факела резанул по ним, отозвавшись дикой болью в голове. У меня всё болело, похоже, я несколько часов проспала на каменном полу, да ещё в этом корсете. Меня с кряхтеньем взвалили на плечо и поволокли по коридорам и лестницам, бормоча: «Пойдём-пойдём, жёнушка, я тебе покажу, как от меня прятаться! Непослушная девчонка, я тебя научу уважать старших, да, прямо сейчас и научу!». Я с ужасом поняла, что это мой герцог, у которого к прочим достоинствам ещё и с головой не в порядке. Меня как мешок шмякнули на гигантскую кровать и принялись расшнуровывать корсет: «Сейчас-сейчас… У, какая девочка… Да что же это такое! Сейчас-сейчас…». Я попыталась отпихнуть его от себя, но он ударил меня и схватил за руки: «Как ты смеешь перечить законному мужу? Приласкать её хотел, а она вот, значит, как! Неблагодарная! Ну, так теперь пеняй на себя! Я тебя научу слушаться мужа, ты у меня шёлковая станешь!» Я всё ещё пыталась вырваться, но безрезультатно.

«На стенах она рисует. Болвана своего любимого! Надо же, принцесса и шут! Я тебе такого шута покажу! Да что ж это за чёртов корсет?!» — Отлично. Он уже обо всём осведомлён. Это инквизитор ему поручил воспитательную работу! Меня захлестнула дикая волна ненависти, к тому же я вспомнила Шутика, и по лицу снова полились слёзы. Герцог громко ругался, и, наконец, выхватил нож и разрезал корсет. Издав какое-то восторженное кудахтанье, он стиснул меня своими ручищами и припал к моей шее слюнявыми мясистыми губами. К счастью, я всё видела как-то отрывочно, всё плыло перед глазами. Видимо, двухдневные рыдания, ночь без сна, день без еды, вино без закуски и сон на каменном полу сделали своё дело. Только бы потерять сознание и не почувствовать, как он… Я боялась даже додумать. Господи, помоги мне это пережить!

Вдруг стена напротив медленно и со страшным гулом поехала в сторону, я была уверена, что мне это мерещится, да было бы и немудрено. Но тут и насильник почувствовал что-то неладное. Он выпутался из моей юбки и в ужасе застыл, уставившись в ту сторону, где только что была стена. Там был непроглядный мрак, и в моём воспалённом уме пронеслась ликующая мысль, что это Господь внял моим молитвам и прямо здесь разверзлись врата ада, куда сейчас и затянет моего мужа. Но всё оказалось ещё лучше. Оттуда вышел Шут. На его мрачное, бледное лицо упал свет факела, отражаясь в глазах, чёрных и бездонных, как тьма за его спиной. Плащ был накинут прямо поверх шутовского наряда, а рука лежала на эфесе меча.

— Что ты делаешь в супружеской опочивальне, пронырливый болван?! — истерично завопил герцог, захлёбываясь и грозя дрожащим толстым пальцем.

Чёрные глаза медленно обежали меня и метнулись на герцога, полыхнув яростью.