— Пленных гонят. С полсотни, наверное. Все в бинтах да в кровищи. Один, видно невмоготу, присел, так его сразу, на месте...
— А сколько патрульных?
— Солдат с десяток, фельдфебель да верховой офицер. И еще с ними фура, ездовой вроде без оружия.
— Ясно, — резюмировал Самусев. — Жми обратно — и смотрите в оба. Сигналы — как условились. Покажется техника — кричи вороном, пехота — кукушкой.
— Есть. [106]
— Ну, что будем делать, сержанты?
— Выручить надо. Пленных, видно, недаром к фронту гонят. Пакость какую-то задумали фашисты. Это уж точно, товарищ старший лейтенант.
— Не добра же от гадов ждать, — сквозь стиснутые зубы процедил Самусев. — Учтите только: поднимется стрельба — всем конец. Танкам сюда от хутора минут пятнадцать ходу. Только одно может нам пособить... — Заря и Пельменных затаили дыхание. — Быстрота и находчивость. Песок, сапоги, руки заменят оружие. Песком засыплем глаза солдатам. Сапогами будем бить под живот. Руками — рвать глотки. Пленные помогут. В общем, если не опомнятся гитлеровцы, сомнем. Бери, Заря, половину людей и быстро на ту сторону дороги. Кинемся с двух сторон.
— Ну-ко будет им солоно!.. — Сузив глаза, Пельменных проверил, легко ли выходит из чехла охотничий нож с простой деревянной ручкой, и, пригнувшись, неслышной походкой таежника нырнул в кусты.
* * *
Лес выплеснул на дорогу два десятка безоружных, но страшных своей яростью бойцов госпитальной команды.
Обрываемой струной взлетел над дорогой пронзительно-звонкий выкрик Самусева: «Батальо-он!» Но эта мальчишеская хитрость была не нужна — встречная реакция пленных оказалась молниеносной. Четкий строй конвойных, в каждого из которых уже вцепились четыре, шесть, восемь пленных, вцепились насмерть, по-бульдожьи, мгновенно распался на несколько бешено катающихся по обочинам клубков сплетенных тел.
Со стремительностью распрямляющейся пружины метнулся к обер-лейтенанту пленный в командирской гимнастерке. Вцепился обеими руками в лаковый поясной ремень, рванул. Заваливаясь на правое стремя, фашист вырвал из кобуры тяжелый «вальтер», двойным ударом оглушил пленного, вздыбил лошадь, но было уже поздно.
Негромко щелкнул выстрел, и лошадь начала неловко валиться наземь.
Курок «вальтера» поднимается, как у револьвера, [107] самовзводом. В считанные секунды оставшейся ему жизни обер-лейтенант успел трижды нажать на спуск.
Впрочем, на исход схватки это уже не оказало никакого влияния. Ожидавшие подвоха только со стороны пленных, ошеломленные стремительно-дерзким нападением, конвойные не могли оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. Никто из них не успел открыть огонь, а в рукопашной они были попросту обречены — слишком велика была воля к свободе у пленных, слишком сильно у бойцов Самусева стремление обладать оружием.
Володя Заря, еще в Севастополе подружившийся с моряками-десантниками, старательно разучивавший с ними приемы рукопашного боя, в несколько скачков достиг заранее облюбованного гитлеровца, перехватил ствол вскинутого «шмайсера», рванул на себя и в сторону, сильно и точно ударил коленом под живот. Набегавшего второго конвоира Заря, не разворачивая выхваченного автомата, встретил резким ударом в переносицу. Разом ослепшего врага он отбросил в смертельные объятия пленных. Подхватив второй автомат, Володя кинулся в гущу свалки. Вскоре все было кончено, не осталось ни одного живого фашиста. Напуганная запряжка рванула в глубь лесополосы и остановилась лишь тогда, когда бричка намертво засела в непролазной чащобе.
А на дороге началось «братание».
Короткая команда Самусева прервала объятия, бессвязные слова благодарности.
— Немедленно в лес! Очистить дорогу! Чтоб не осталось ни малейшего следа!
Собрались у брички, шагах в ста от перекрестка.
Подсчет трофеев занял немало времени. Помимо оружия, взятого у охранников, в бричке оказалось несколько коробок с автоматными патронами, ракетница, сумка с толстыми, меченными цветной краской патронами, десятка три гранат, сухой паек конвоиров, две канистры с отличной питьевой водой.
Мы с Машей захлопотали возле раненых. Пленный в командирской гимнастерке оказался батальонным комиссаром, они присели с Самусевым под раскидистой алычой. [108]
Коротко обрисовав положение на этом участке фронта, познакомив с историей группы пленных, перехваченных влившимися в прорыв немецкими частями, батальонный комиссар поднял глаза на Самусева.
— Значит, вместе будем прорываться, товарищ комиссар? — спросил старший лейтенант.
— Оно хорошо бы! — Комиссар отмахнулся от овода, норовившего умоститься на бровь, рассеченную ударом «вальтера». — Да только раненых у нас больно много. Быстрого темпа не выдержим. Сделаем иначе. Отберем из наших тех, кто покрепче, нарядим в немецкую форму. Дисциплинка у фашистов — слава богу, службу знают. При офицере кто и обратится, так только к старшему. А я немецким в совершенстве владею — два года в торгпредстве работал... Любопытного облаю, как ганноверский унтер. Два десятка автоматов, конечно, не один. Только пока мы друг другу не в помощь. Вы, кстати, тоже захватите два-три комплекта немецкой формы. Сгодится. — Тяжело поднявшись, комиссар начал снимать гимнастерку.
Час спустя на дороге, где осевшая пыль уже прикрыла красно-бурые подтеки, вновь выстраивались «пленные». У троих — в центре, в хвосте и голове колонны — под шинелями и драными плащ-палатками были спрятаны автоматы. На повозке рядом с комиссаром, напялившим на себя форму обер-лейтенанта, пристроились два ездовых — лучшие гранатометчики. Восемь тщательно выбритых и умытых «конвойных» окружали с виду по-прежнему жалкую колонну «военнопленных».
На прощание батальонный комиссар крепко обнял Самусева, сунул ему в карман впопыхах нацарапанную записку.
— У вас шансов больше. Дойдешь — передашь по начальству. Ну, будь. Не рискуй безоглядно, а вот так. По-умному. Чтобы мы их, а не они нас. И еще запомни — сумку обер-лейтенанта абверовца тебе оставляю. Крепко береги... Ну, дружище, давай. — Круто развернув Самусева, комиссар по-дружески подтолкнул его.
Колонна тронулась.
Через полчаса мы тоже покинули место недолгого привала. Позади остались первая победа и первые, после госпиталя, могилы. [109]
Через три часа остановились на отдых. Продолжать движение было опасно — лесополоса разреживалась неподалеку от хутора, к которому мы подошли. Поразмыслив, Самусев отвел группу назад в лес, а сам вместе с Зарей и Машей ползком выбрался на опушку. Отдаленный и ленивый перебрех хуторских псов несколько успокоил наших. «Шарики» и «бобики» в занятых селениях быстро усваивали необходимые нормы поведения с оккупантами — втихую прятались по задворкам. И все же Самусев решил не рисковать.
— Вот что, Маша. Давай быстро назад. Возьми пару нижних рубах, обрежь рукава, сметай хоть наспех какую-нибудь юбчонку. Вместо гимнастерки наденешь майку. Не забудь и про головной платок. Прихвати охапку хвороста. А мы пока за хатами понаблюдаем.
Маша уползла. Заря и Самусев, наметив крайнюю, похожую на сарай приземистую саманную хатенку, затаились в кустах. Низкое басовитое гудение заставило обоих вздрогнуть. Вскинув голову, Самусев чертыхнулся. Тяжелый мохнатый шмель с золотистыми комочками обножек на задних лапках с ходу залетел в паучью сеть, заворочался в липких нитях, с усилием выпутался, устремился дальше.
— Лихой, бродяга, — завистливо вздохнул Заря. — Вот бы нам так же, по-шмелиному!..
— Так и будет, — уверенно ответил Самусев. — Гитлеровцам сейчас не до тыла. Рвутся вперед очертя голову. Линии фронта нет, есть соединения на марше. Где мимо, а где и через, думаю — пройдем.
— Ну-ну... — Володя сорвал шершавый листок щавеля, вкусно причмокивая, стал жевать. — А хорошо ли Иванову посылать на хутор? Может, лучше я?
— Косы, — недовольно буркнул Самусев. И, видя, что Заря не понял, пояснил: — Косы у нее не стрижены. Зоя — та под мальчика, ей опасно. А Иванова должна сойти за деревенскую. Сапоги, правда, не совсем к месту, но на Кубани женщины и в сапогах ходят. Ты из «шмайсера» метров за сто не промахнешься?
