— Под Севастополем вместе были? И в госпитале тоже? Ну и дальше вам в паре войну ломать. Обеих направим в Ейское пулеметное. С этой командой и доберетесь.

Однако дальнейшие события развивались совсем не так, как рассчитывал майор. Он еще не знал, что несколько часов назад группа немецких армий «Юг» начала большое наступление в направлении Ростов, Краснодар. [97]

Глава четвертая.

Сквозь вражеское кольцо

Я старалась не отставать от всех.

Роща приближалась какими-то неровными, лихорадочными скачками в тяжелом топоте сапог, хриплом, захлебывающемся дыхании давно не бегавших людей, в отрывистых взвизгах пуль, которые все время ложились где-то сзади. Гитлеровский пулеметчик-танкист был, видно, не очень опытен — ложбина скрадывала расстояние, суматошные длинные очереди шли в недолет.

Мы убегали от врага. Бежали без единого выстрела. Но если б кто-нибудь в эти мгновения вгляделся в лицо старшего лейтенанта Самусева, который длинными перебежками поднимался вверх по склону, его бы поразило выражение дерзкого, лихого веселья, почти торжества, в общем-то мало уместного в подобной ситуации. Наверное, поэтому Самусев старался держаться позади цепи, хотя быстрые фонтанчики пыли, поднимавшиеся среди пожелтевшей травы, подстегивали, заставляли бежать изо всех сил.

В этом странном, противоречивом чувстве гордости, пересилившей унижение и страх, была своя логика. Именно сейчас, в странные секунды бегства, бегства не [98] панического, а заранее запланированного, Самусев до конца ощутил себя командиром. Командиром, чей план, расчет, боевая хитрость оказались более совершенными, чем у врага.

Там, под Севастополем, в самые тяжелые часы, все было проще. Он всегда оставался подчиненным, он, пусть в жесточайшем бою, но обязательно был частью общего боевого механизма, ему не нужно было решать только одному и за всех. Здесь же, в этой приазовской степи, расчерченной негустой сеткой лесополос, именно он один отвечал за все и за всех.

Четыре часа назад наша команда была рассечена надвое, а попросту говоря, разогнана танками и автоматчиками стремительно продвигавшегося на юго-восток вражеского десанта. Сопротивление оказать мы не могли — только у Самусева да у бывшего летчика Георгия Нечипуренко, по ранению списанного в пехоту, было по нагану и по восемь — десять патронов. Однако о том, что у Нечипуренко имеется оружие, а сам он летчик, тогда, кроме Самусева, никто не знал. Да и трудно было мне или Ивановой выделить из семидесяти бойцов команды кого-либо.

Утром того дня, когда грозовые отголоски далекой артиллерийской дуэли, еще вчера доносившиеся с севера, вдруг сместились на восток и даже куда-то в сторону Краснодара, после короткого совещания Нечипуренко по заданию Самусева ушел вперед с несколькими бойцами. А остальные продолжали двигаться, только теперь не по шляху, а чуть поодаль. Дорога была пустынной. Несколько колхозниц, ехавших на линейках по каким-то неотложным делам, знали только, что «по-над Азовщиной уже який день грохотня иде». И торопились по своим хуторам да станицам.

В отсутствии воинских частей, регулировщиков, КПП было что-то неясно-тревожное, не похожее на обычную жизнь прифронтового района. Самусев приказал с первыми признаками приближения какой-либо части занимать укрытия, выдвинув к дороге наблюдателей.

На нашу беду цикадный треск идущих на большой скорости мотоциклов послышался в ту минуту, когда до ближайшей лесополосы оставалось больше двух километров. Как ни спешили мы к двухцветному перекрестку [99] густой зелени и пыльного желтого шляха, головная разведка гитлеровцев на тяжелых четырехцилиндровых мотоциклах — «цундапах» раньше нас оказалась на опушке.

Дымным вопросительным знаком повисла над лесом сигнальная ракета, взахлеб залились установленные на мотоциклах ручные пулеметы. Но фашисты не подозревали, что натолкнулись на команду безоружных людей. Они видели только, как под их очередями русские «иваны» устремились вперед и в стороны, словно пытаясь взять разведку в клещи.

Вторая и третья ракеты обозначили еще какой-то сигнал. «Цундапы» попятились, не прекращая отплевываться свинцом. Из-за полосы, как бы отсекая огненной щеткой шрапнели придорожный участок леса, ударили танковые пушки. Но к этому моменту группа Самусева достигла спасительной зелени.

В затаившемся, невидимом, не отвечающем на огонь противнике всегда есть что-то особенно угрожающее. Десантники довольно долго прочесывали плотным огнем пулеметов и автоматов густые заросли абрикосов, алычи, сливы, акации. Это и дало нам возможность оторваться от врага. Теперь каждой группе предстояло действовать самостоятельно.

Натолкнуться на противника здесь, в доброй сотне километров от Ейска! Это могло означать только одно — фронт прорван, продвигаться по намеченному маршруту бессмысленно, а может быть, и преступно. Куда же идти? На всех — один наган, один компас, добрый запас махорки, шесть пачек пшенного концентрата, две полукилограммовые банки тушеной говядины и две санитарные сумки. Есть еще несколько ножей да у старшего сержанта Володи Зари, тоже севастопольца, известного снайпера, — бережно обернутый поверх чехла зимними байковыми портянками оптический прицел.

Актив невелик. Но самым страшным, самым мучительным было отсутствие не оружия — ориентировки. Здесь, в лесополосе, без собак нас отыщут не скоро. Поля вокруг покрыты копешками убранного хлеба, кое-где еще стоят кукуруза, подсолнечник. Да и станицы кругом — с голоду не погибнем. И все же куда идти? Если десант — просто группа, осуществляющая глубинный [100] рейд по нашим тылам, — это одно. Если он часть наступающей армии — совсем другое.

Пустынность района, канонада, перемещающаяся по гигантской дуге все дальше к югу, время от времени проплывающие туда же на большой высоте соединения немецких самолетов — все это подсказывало: надо поворачивать назад. Однако решиться на это вот так, сразу, старший лейтенант не мог. Слишком невыносима, противоестественна была мысль, что враг хозяйничает уже здесь, на Кавказе, слишком трудно было поверить в то, что лежащее в его, Самусева, планшете направление утратило силу воинского приказа.

И тем не менее старший лейтенант решил двигаться вперед. По крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, частью какого соединения была повстречавшая нас группа гитлеровцев.

С этого момента вера в безусловную необходимость действовать именно так, а не иначе, заставила Ивана Самусева преодолеть даже голос здравого смысла. Он впервые ощутил себя по-настоящему, до конца командиром. Многократно обострившееся чувство ответственности пробудило в нем прозорливую, расчетливую атаманскую хитрость, так необходимую руководителю отряда, собирающегося вести «лесную» войну.

Часа через три, продвигаясь по полосе, мы вышли к глубокой и широкой балке. На противоположном склоне ее раскинулись сады и белые мазанки, длинные приземистые скотные дворы колхозной фермы. Залегли на опушке, ничем не выдавая своего присутствия. Заря, вытащив из тощего «сидора» свою драгоценную оптику, стал по квадратам изучать раскинувшийся перед нами мирный пейзаж.

Минут через пятнадцать старший сержант обнаружил то, чего все мы опасались: темные громады двух немецких танков. Они смутно просматривались сквозь ячею камуфляжной сети, небрежно притрушенной соломой. Танки были замаскированы между двумя скирдами. В стороне, там, где плетень вплотную подступал к пыльному шляху, зоркие глаза снайпера углядели бруствер артиллерийского окопа и тоненькие, будто поднятые оглобли, стволы двух зениток. Неширокая речушка, змеившаяся на дне ложбины, густо поросла [101] камышом, от нее щедро тянулись вокруг бугорки болотистых кочек.

— Так... Понятно... Очень даже ясно. Попробуем, обязательно попробуем, — негромко приговаривал Самусев, лежа рядом со старшим сержантом Зарей и вглядываясь в оптический прицел. — Большого риска здесь нет, — заключил он. — От полосы до фермы — километра полтора, да речушка — метров триста. Танки через болото не полезут. Сейчас продвинемся по полосе. Половина наших останется в лесу. С этого места пойдем цепью вниз наискось, вроде хотим выйти к западной околице. Скрываться не будем. Наоборот, гимнастерки прикажу снять, рубахи заметят скорей. У воды остановимся, оденемся, будто засомневались, а потом опять к полосе. Если наши — себя окажут, а немцы — увидят, что уходит добыча, — не выдержат. Склон, правда, крутоват, зато сухой. Бежать нам секунд сорок — пятьдесят. Прицельный огонь на дистанции почти два километра тоже не так уж страшен.