— Ты мне ответь, Иван Васильевич, — почему нельзя? — Афанасий уставился теперь на Дементьева.

— А кто ты им? Родственник? — спросил Дементьев.

— Родственник, — с вызовом ответил Афанасий.

— И по какой линии? — улыбнулся Дементьев.

— По той самой! — Афанасия вывела из себя начальственная снисходительная улыбка, и он закричал: — Что ты лезешь в душу? Чего пристал? Родственник — не родственник? Буду родственник! Я удочерю их!

— Вот даже как! — удивился Дементьев. — А ты Галину Максимовну спросил? Она согласна?

— Спросил, — ответил Афанасий. Он резко переменил агрессивный тон на дружелюбно-ироничный: — Согласна.

— Врёт, — сказал Завадский. — В наглую врёт.

— Ежу ясно, что врёт, — сказал Дементьев. — Иди домой, Афанасий, проспись.

— Нет, ты мне скажи, Иван Васильевич, — домогался Афанасий. — Почему мне, по-соседски, по-дружески нельзя приютить осиротевших детишек, если моя душа просит этого? Ведь я же хочу, чтоб им было лучше… Чтоб жили по-домашнему… Правильно?

— Правильно, — кивнул Дементьев. — Я ценю твой благородный порыв. И хвалю за это. Но у тебя им лучше не будет. Во-первых, тесно. Я уже сказал об этом. И кроме того… — Дементьев окинул взглядом Афанасия. — К тебе часто будет ходить участковый. Девочки могут спросить, зачем он ходит. Не станешь же объяснять им, что под надзором милиции. Объяснишь одно — это породит новые вопросы: почему под надзором? почему сидел? где сидел? И так далее. Лагерные рассказы — развлечение не для детей. В общем, сам понимать должен. И давай закончим этот разговор.

— А-а-а!.. Разговаривать не хошь. Упрятали, осудили невиновного. А теперь и разговаривать не хошь?

— Не надо! — Дементьев выставил вперёд ладонь. — Тебя судили народным судом.

— Да. Судили, — вздохнул Афанасий. — Но ты ведь знаешь меня, Иван Васильич, не первый год. Знаешь, что я чужого не возьму. Пусть сгниёт у меня под ногами, но никогда чужого не возьму. А то, что нашли у меня точно такие же сети, какие украли со склада, так я объяснял всем тыщу раз: привёз из города. А следователь, этот осел вислоухий, одно твердит: упёр со склада. И ещё поджёг склад, чтоб замести следы. Да не поджигал я ничего.

— Не ты воровал. Не ты поджигал. А четыре года за что получил?

— Да, — тряхнул головой Афанасий. Добавил тихо и деловито: — Я сидел. Но зря. Потому что следователь заставил подписать фальшивый протокол.

— Как это — заставил? — усмехнулся Дементьев, оглядываясь по сторонам. — Ты что? — Иван Васильевич постучал себя по голове. — Совсем ума лишился. Чокнулся что ли?

— А вот когда тебя, Иван Васильевич, посадят ни за что ни про что… Да следователь начнёт лупсовать по башке футбольным мячом, набитым тряпками, да бить головой о сейф, и ты чёкнешься.

— Но-но!.. Ври да не завирайся.

Дементьев опять огляделся по сторонам, явно не желая, чтобы были свидетели этого разговора. Обратился к Афанасию:

— Злобу водкой не заглушишь. Выпил и плетёшь не весть что. Иди домой.

Афанасий уставился на Дементьева, будто хотел возразить:

— Да, — произнёс он, наконец, и уронил голову на грудь. — Счас я выпивший. Но не из-за этого. А потому что у меня горе. Друг утонул. Погиб… Он мне был не просто сосед, а друг.

— Ладно, Афанасий. Иди.

— Давай девчонок сюда, и я пойду вместе с ними домой.

— Девочек вы не получите, — твёрдо сказал Завадский, выйдя вперёд. — Вопрос исчерпан.

— Ишь ты!.. Ишь ты! — осклабился Афанасий. — Ну, ладно. Историк хренов. С тобой у меня разговор особый.

— Не о чём мне с вами разговаривать.

— Э не-ет! Шалишь! — Афанасий погрозил пальцем. — Есть! Есть о чём побалакать. Есть! Поговорим… когда-нибудь. — Я ведь знаю, как ты смотришь на Галину. Рад, небось, что она овдовела… А? Че вытаращил зенки-то?.. Девчонок-то чего забрал в интернат? На вороных хочешь подъехать? Да?..

Завадский побледнел. Двинулся на Афанасия.

— Повтори что сказал.

— Ох! Ох! — усмехнулся Афанасий. — Глядите-ка на него! Наступает. Испугать хочет.

— Повтори, сволочь, что сказал!

— Да не пуга-ай! Не пуга-ай! Не боюсь я тебя. Сам сволочь! Тебе не о бабах надо думать. Место на кладбище…

Афанасий не договорил. Завадский резким ударом сбил его с ног. Афанасий кувыркнулся в сугроб. Кое-как поднялся. Потряс головой.

— Ладно. Поговорим в другой раз.

— Поговорим, — ответил Завадский.

Дементьев испуганно озирался по сторонам. К счастью поблизости никого не было.

Афанасий повернулся и, слегка пошатываясь, пошёл по улице прочь от интерната.

На следующий день на берегу реки тарахтел трелёвочный трактор, вытягивая из воды с помощью длинного троса затонувший «газик». Когда «газик» был уже на берегу, сотрудники милиции и рабочие с пешнями и совковыми лопатами с опаской подошли к машине. Все дверцы были закрыты. И только одна правая передняя покачивалась из стороны в сторону при каждом рывке трактора. Трактор остановился и приглушил мотор. Старший по званию с погонами капитана милиции заглянул внутрь.

В машине — пусто, сыро, смрадно.

— А утопленник где? — спросил капитан, обращаясь к бригадиру водолазов — высокому плечистому парню лет двадцати пяти.

— А я откуда знаю! — ответил бригадир, снимая с себя скафандр. — Ниже по течению где-нибудь.

Капитан пристально смотрел на водолаза, но тот никак не реагировал, продолжал стягивать с себя резиновый скафандр.

К капитану подошёл участковый уполномоченный старший лейтенант Замковский.

— Подпиши.

— Чего?

— Акт.

— Чего подпиши? Человека-то искать надо.

— Где искать? Кто его сейчас найдёт? Подо льдом-то, — сказал Замковский. — Я пишу вот — утопленника нет в машине. Подписывай. Чего тут тянуть волынку.

Капитан повернулся к бригадиру водолазов. Подошёл Дементьев.

— Мы можем раздолбить лёд ниже, сделать проруби, — сказал он. — Вон сколько нас тут… А? Мужики?..

Никто не ответил. Бригадир продолжал стаскивать с себя скафандр…

В приёмном покое больницы несколько женщин, Нина и Люба. Тут же шофёр автобуса Иван Мартынов и учитель Виталий Константинович Завадский.

В сопровождении нянечки вошёл главный врач — мужчина в очках лет тридцати в белоснежном халате и колпаке.

— Вы по поводу Галины Максимовны? Верхозиной?

— Да, — загалдели женщины. — Повидаться хотим.

— С этим придётся повременить.

— Мы ехали-то сколько. Вот дочушек её привезли.

— Нельзя. Ей сделали тяжёлую операцию.

— А когда можно навестить?

— Через недельку или дней через десять.

— Гостинцы-то хотя бы можно оставить?

— Гостинцы оставьте. Вот, нянечка потом передаст ей.

Помолчали.

— Как мальчик? — тихо спросил Завадский.

— Плохо дело. Двустороннее воспаление лёгких.

— Хоть какая-нибудь надежда есть?

Главный врач ничего не ответил, но уходя в коридор, кивком позвал Завадского. Когда тот подошёл, врач спросил:

— Вы на автобусе?

— Да.

— Надо бы увезти его отсюда.

— Кого?

— Мальчика.

— Он что, умер?

— Сегодня ночью.

… Женщины и дети разместились в автобусе. Нянечка вынесла укутанный в одеяло труп ребёнка. Завадский стоял у входной двери автобуса и принял покойника.

— Куда его? — спросил Завадский у шофёра, который стоял рядом.

— На заднее сиденье. Куда же ещё. — Шофёр открыл багажник в боковой части автобуса и вытащил тряпку. — Накрой мешковиной.

— Привезём в посёлок, — сказал Завадский. — А потом что делать? Куда девать? Родственников никого же нет.

— Отвезём Дементьеву. Пусть хоронит.

— Сам же он не будет хоронить.

— Конечно не будет. Поручит кому-нибудь.

На лошади, запряжённой в сани, к кладбищу подъехал пожилой колхозник в старом рваном полушубке с заплатами из разноцветных лоскутков. Лицо широкое, чёрное от грязи и копоти. Борода редкая, неопрятная. Руки совершенно чёрные — такие, наверно, могут быть только у человека, который ни разу не мыл их с самого рождения. В санях стоит маленький гробик, закрытый крышкой. Возле гробика сидит Афанасий.