Кому не скрыть слабость, боятся утратить ценность. Если не можешь защититься от обидчика – стань ему нужным. Закон выживания в Рыбацком квартале давным-давно растворил слово «позор». Разве есть что-то неестественное в стремлении продлить существование? Глупый вопрос для этих мест. Не поймут. А непонимание, конечно же, может закончиться для непонятого плачевно.

Есть и другие. Они тоже боятся, но страхи их не столь просты. Подчас они сами не могут понять, от чего так яростно колотится сердце, а мир перед глазами вдруг на миг охватывает дрожь. Такова Росцетта Гримп. Сейчас она, терзаемая неясной тревогой, со всех ног несется вглубь квартала. Туда, где несколько лет назад на черное полотно столичной Клоаки лег белый мазок и превратился в маленькую уютную церковь.

Но мысли девушки куда проще. Да что там, их, почитай, и вообще нет. О чем тут думать, если грудь жмет неясная тревога, и что-то в глубине души твердит лишь: «спеши!» И ноги сами несут вглубь квартала, к деревянной двери с молотком в форме священного Круга. А по ту сторону тяжелых створок уныло шаркает сама судьба. И хотя друг о друге они до поры не знают, встреча близка, и поверь, дорогой читатель, она будет яркой.

Умом Росцетта всегда понимала, что любой одушевленный является в мир ребенком, а потом, когда жизнь слой за слоем срезает с него жажду познания, превращается в разумную взрослую особь. Но о себе она предпочитала думать, что родилась взрослой женщиной с холодным сердцем. Так было проще. Сестры Порядка в приюте постоянно твердили, что стыдиться происхождения – несусветная глупость, но при этом они стыдливо прятали глаза, а те, что не прятали, изо всех сил старались не дрогнуть лицом. Но позорная метка, которая потом прилипла к ней в Рыбацком квартале, не звучало ни разу. «Ублюда». За все пять лет жизни среди городского отребья, она так и не привыкла к мерзкому словечку. Хмурые соседи роняли его равнодушно, без презрения или злости – просто чураясь длиннющего «незаконнорожденная» или вежливого «полукровка». С такими, как Росцетта, можно было не церемониться. Нелепая и неестественная связь человека и эгггра редко приносила плоды, а созревали они и того реже. И никогда – практически никогда – не случалось, чтобы случайные родители оставили дитя при себе. Росцетте повезло, что эггритянка не вытравила плод или не задушила ребенка во младенчестве. Хотя уместно ли говорить о везении?

В приюте девушку, случалось, одолевала черная тоска, и она по многу оборотов размышляла о своей душе. Что бы та сделала, если бы мать поддалась соблазну и разлучила ее с телом? Представляя себя маленьким бесплотным комочком, Росцетта могла отвлечься от любого горя, и в том находила свое спасение. Когда мир становился жестоким, она запиралась в своей комнате, заворачивалась в одеяло и занавешивала мир грезами о бестелесном существовании. Она думала о белых облаках, скачущих по ним солнечных зайчиках, и представляла себя одним из них.

Человек с темным морщинистым лицом и таким же прошлым, преподавал в приюте историю. Знал он много, но говорил нудно, и особо нетерпеливые ученицы, бывало, вытворяли что-нибудь эдакое. Хихикнет кто громко, или с подругой перемигиваться начнет, не скрываясь. Таких непослушниц хмурый учитель оставлял после уроков. И шальных девиц как будто подменяли. Они становились настоящими дамами – вели себя тихо, смотрели в пол, мало разговаривали. И никогда не улыбались.

Досталось и Росцетте. Девочка к пятнадцати годам так выросла, что едва проходила в двери приюта, и обычные притолоки и парты с каждым днем все больше походили на злейших врагов. Удивительно ли, что в один ужасный момент, когда ей по какой-то надобности пришлось наклониться к соседнему ряду, раздался страшный треск и бедняжка под сдавленное, но не менее от того едкое хихиканье одноклассниц, очутилась на полу в груде обломков и щепок?

– Мистрисса Гримп, – шуршащий голос преподавателя метлой смел смешки и класс моментально притих. – Это невероятное, вопиющее бескультурие.

Она хотела возразить, оправдаться, но не могла вымолвить и слова – при ударе девушка так приложилась крестцом о какой-то обломок, что от острой боли перехватило горло.

– Отправляйтесь немедленно к эконому и сообщите о провинности. Пусть принесет новый стул. А после уроков извольте в мой кабинет.

Конечно же, тяжелый взгляд престарелого эконома не стал точкой в истории росцеттиных несчастий. Настоящий ужас поджидал ее вечером в кабинете историка.

За пару лет до того воспитанницам приюта устроили экскурсию вдоль вимсбергского побережья. Когда пароплав, на палубе которого ойкали от восхищения полтора десятка девчонок, поймал вечернюю волну, все страшно перепугались. Росцетта навсегда запомнила то тягучее мгновение, когда под ногами не осталось опоры и мир замер в бесконечном вдохе. Все, что только что казалось незыблемым и ясным, на миг уподобилось детской акварели – казалось, достаточно капли воды, чтобы реальность растеклась бесформенной кляксой.

Учитель аккуратно запер дверь за ее спиной, подергал, для надежности, ручку и обернулся, сурово складывая руки на животе. Большие пальцы помолотили по воздуху.

– Ну-с, юная мистрисса, и что же мы будем с вами делать?

Ответ, который он попытался дать на собственный вопрос, будто вернул ее на палубу подпертого волной пароплава. Все, что Росцетта знала и думала, мир, который она видела вокруг себя, дрогнул и принялся бледнеть. Вместо него отовсюду потянулась мерзость, что явилась извне, затаившись в глубоких порезах морщин, припав до поры к донцам холодных темных глаз.

Все – Гадкое! Неожиданное! Невозможное! – что он делал… что хотел с ней сделать… что обещал сделать… и пытался сделать… – было ощутимым и нереальным одновременно. Мысль услужливо попыталась подсунуть белые облака и даже пустила под крепко сжатыми веками хоровод солнечных зайчиков, но вдруг что-то произошло. Во вращении окружающего мира какая-то очень важная часть Росцетты вдруг встала на свое место.

Пожар в горящих от вожделения глазах учителя задушила липкость внезапного ужаса.

Красная от стыда и отвращения, гигантская девочка-подросток занесла могучую длань над сжавшимся в жалкий комок человечком и отвесила такую оплеуху, что тот надолго погрузился в забытье.

Но поверили, конечно, ему. Уж очень убедительно брызгал мужчина слюной, потрясал кулаками и вопил, что не потерпит такого обращения от нерадивых учениц. Росцетта не отнимала лица от мокрой насквозь подушки и думала лишь о том, что теперь ее непременно прогонят прочь.

А старшая Сестра Порядка вызвала ее к себе и долго молчала, вперив немигающий взгляд в перепуганные девичьи глаза. В конце концов, Росцетта расплакалась и попыталась рассказать наставнице, как плохо ей было там, в руках старого мерзавца, который…

Но ответом было сухое и чуждое молчание. Когда слова и слезы иссякли, она услышала лишь «Подумай о душе, девочка. Вспомни, сколь губительна для нее ложь, и не гневи Порядок. И не вздумай болтать о своих выдумках».

Маленькая, уютная комнатка, когда-то бывшая убежищем от мирских тягот, казалась ей в ту ночь настоящей тюрьмой.

На следующий день учитель не явился на занятия. Не появился он и через день. Через неделю Росцетта почти что уверилась, что больше никогда не встретится со средоточием своих кошмаров. Историю теперь вела сама старшая Сестра, и, несмотря на обиду, девушка была в восторге от ее немного скучной, но очень доходчивой манеры.

Но он вернулся.

Две недели спустя морщинистый человек вошел в приют, и лишь бледно-желтое пятно, плохо прикрытое моноклем, напоминало о произошедшем. Он поздоровался с настоятельницей, влажно плеснул глазами по классу, повесил на вешалку сюртук и долго разглаживал его плечи.

Росцетту трясло, но учитель не задавал ей вопросов по пройденному материалу, не здоровался в коридорах и будто вовсе о ней забыл. Даже когда девушка прямо на уроке нечаянно уронила пенал и по полу громко застучали карандаши, он лишь недовольно кашлял, пока она судорожно собирала рассыпанное.