— Послушай, я пришел сюда не для ругани. Я пришел, чтобы разобраться с нашими вещами. И нам требуется… от силы пять минут, чтобы сделать то, зачем я здесь. Неужели мы не можем быть рассудительными и решить наши дела, как подобает взрослым людям?

13.08

— Этот телевизор мне, — говорит Джим. — Я искал этот телевизор целую вечность. Я весь день слонялся по Тоттнем-Корт-роуд[58] от одного радиомагазина к другому, пока не отыскал магазин, где он продавался за минимальную цену. Он, конечно же, должен быть моим. К тому же ты не очень часто смотришь телевизор.

— Мне не нужен этот телевизор, — отвечаю я. — По мне, он слишком большой. Я говорила тебе об этом в свое время, но ты не послушал меня… как обычно. Я считаю, что он и выглядит отвратительно, но факт остается фактом: я оплатила большую часть его стоимости.

— Уместно ли об этом вспоминать? — спрашивает Джим.

— Я думаю, что очень уместно, — твердо отвечаю я. — Вот что я скажу тебе. Бери телевизор, но мне оставь видеомагнитофон и стиральную машину.

— Стиральную машину можешь взять, но видеомагнитофон хотел бы взять я, — говорит Джим.

— Да это просто надувательство, — качаю головой я. — Ты забыл, что телевизор стоил уйму денег.

— Ладно, — вдруг говорит он. — Бери видик. Я куплю себе новый.

13.23

— Я думаю, ты не будешь возражать, если я возьму кровать, — спрашиваю я Элисон. — Это самая дорогая вещь в квартире, и я, помнится, тоже платил за нее.

— Кровать моя, — отвечает Элисон. — Возможно, ты и платил за нее, но я, именно я, без устали и не жалея времени ходила по всем мебельным магазинам центра Лондона в поисках этой кровати. А всякий раз, когда я звала тебя пойти на поиски вместе, ты непременно отказывался, ссылаясь на то, что тебе необходимо задержаться на работе или еще на что-нибудь. Эта кровать стоила мне крови, пота и слез. Я выбрала и правильный цвет, и правильный размер, я выбрала каждую мелочь от обивки до ножек. Вот поэтому кровать — моя.

— Это, по-твоему, переговоры?

— А тут и нет повода для переговоров. Кровать моя, и точка.

13.45

— Я вырезала тебя из всех фотографий, сделанных во время наших поездок на отдых, — высокомерно объявляю я Джиму.

— Что ты сделала?

— Я вырезала тебя из всех фотографий, сделанных во время наших поездок на отдых. Из фотографий, сделанных на Крите летом 1996 года, в Озерном крае[59] летом 1998 года и в Нью-Йорке в 1997 году. Я собрала все кусочки фотографий с твоим изображением и сожгла их. Эта операция оказала на меня отличное терапевтическое воздействие. Мне, правда, немного досадно из-за того, что я поступила таким образом, потому что, когда я рассказала своей подруге Люси — мы с ней работаем в одном отделе — о том, что сделала, она объяснила мне, что по идее могла бы на своем компьютере с помощью «Фотошопа» изъять твое изображение, а на его место поместить изображение какой-нибудь более приятной личности. Она предложила Киану Ривза в костюме для подводного плавания, в котором он снят в фильме «Точка разрыва»[60], но я сказала, что если бы решилась последовать ее совету, то заменила бы тебя гончим псом, хотя бы потому, что они более преданные существа.

— Ты знаешь, что самое отвратительное во всем этом? — спрашивает Джим, и его голос дрожит от злобы. — Не то, что ты могла бы заменить меня собакой, — это меня ничуть не удивляет. Ведь дело-то в том, что эти чертовы фотографии не были твоими. Они были моими! Ведь камера, черт возьми, моя! И пленка тоже моя!

— Твои фотографии, мои фотографии, да какая разница?

— Это глупо. Глупо и бессмысленно. Ведь мы хоть и медленно, но приближаемся к тупику. Пока все, что нам удалось сделать, — это разделить между собой несколько книг, несколько дисков, правда, ты еще уничтожила наши отпускные фотографии. А ведь нам предстоит делить все, что есть в квартире.

15.03

Разговариваю по телефону с Джейн.

— Ну, как идут дела?

— Не шибко хорошо, — отвечаю я. — Мы практически ничего не смогли поделить. Он был просто не в себе, да и я тоже. Мне даже кажется, что Джим намеренно старается затянуть раздел имущества и придать всей этой процедуре глобальный смысл. Ведь от него требуется только сказать, что лично его, а я скажу, что лично мое, а потом мы можем начать решать судьбу того, что наше, общее.

— А вы договорились о том, кто возьмет Диско? Я же знаю, для тебя это больной вопрос.

— Он вообще не упоминал о ней, но могу сказать, что ему до смерти хочется ее взять. Он ее обожает. И она тоже считает, что лучше него может быть только нарезанный ломтями хлеб.

— Я не думаю, что мужчинам интересны кошки. Некоторым из них нравятся собаки или опасные животные типа змей, ядовитых пауков или крокодилов — в основном животных, которые убивают или калечат, если им представляется такая возможность, — этим они подчеркивают свое мужское начало. Кошки для этого не годятся. Да и в книгах сказано, что кошки больше тянутся к девочкам.

— Я знаю, но Джим любит Диско. И Диско тоже любит его. Если ей придется выбирать, у кого сидеть на коленях, она без колебаний предпочтет его колени моим, причем в любой день недели. Нет, она меня тоже любит, но по-другому. Их любовь не поддается описанию. В то время как я по малейшему поводу хлопочу и суечусь из-за нее, Джим делает все возможное, чтобы ее не замечать, и она делает все возможное, чтобы не замечать его, но вечером перед телевизором они всегда вместе. Просто идеальная пара.

Воскресенье, 21 марта 1999 года

19.00

Опять наступил уикенд, и мы несколько продвинулись с разделом. Джим появился в середине дня и довольно быстро нам удалось разделить почти все, даже и некоторые спорные вещи.

Гостиная уже не выглядит гостиной. Она похожа на кладбище для коробок из-под чипсов. Коробки эти повсюду: на серванте, на кофейном столике, на обоих креслах и на кровати. Коробки набиты нашими вещами. Вещами, которые мы с Джимом собрали за все то время, что были вместе. И к каждой коробке, к каждому отдельному предмету приклеен листок бумаги с надписью, которая гласит: «Его» или «Ее». Сначала на листочках — это была моя идея — предполагались метки «Джим» и «Элисон», но Джим сказал, что проще ограничиться буквами «Д» и «Э». Мне это не понравилось просто уже потому, что это предложил он. Поэтому в поисках компромисса я предложила метки: «Мое» и «Его», поскольку такая анонимность ему больше по вкусу. Его контрпредложением было: «Его» и «Ее» — этими метками мы и пользуемся, — и, хотя мне оно не понравилось, я решила не затевать ни дискуссии, ни ругани из-за того, что вообще не имеет никакого значения. Эти метки понадобились для вещей еще и по той причине, что многие из них слишком больших размеров и Джим не может забрать их к Нику, у которого он сейчас живет, поэтому мы договорились, что часть крупногабаритных вещей останется в резервной спальне до тех пор, пока мы их не продадим.

Единственная «проблема», которую нам пришлось решать, — это постоянное перемещение коробок, поэтому мы всю вторую половину дня провели в тщательном их осмотре и наклеивании меток.

— Ну а что мы будем делать с ней? — спрашиваю я, показывая на Диско, которая трется о мои ноги.

— Я не знаю, — отвечает Джим. — Я просто не хотел обсуждать это. Я бы взял ее, но ведь она твоя. Я имею в виду… я же все-таки подарил ее тебе.

— Но ведь, по существу, она же наша кошка. Может, нам стоит установить над ней совместную опеку[61], как над детьми после развода родителей?

Джим смеется, впервые смеется так, как смеялся много лет назад.