— Я сплю, — говорю я Элисон и выключаю свое бра.

Она не отвечает. Несмотря на это, я тянусь, чтобы поцеловать ее и пожелать доброй ночи, но она отстраняется.

— В чем дело? — не скрывая раздражения, спрашиваю я.

— Ни в чем, — шипит Элисон.

— Ну и отлично, — фыркаю я.

— У меня такое чувство, как будто эти проклятые строители отнимают наши жизни, — говорит Элисон голосом, каким актриса обращается со сцены к залу.

— Такие уж они есть.

— Да нет, это полностью твоя вина в том, что мы оказались в таком положении.

— Моя вина?

— Ты позволил им сесть тебе на голову. Ты же мужчина, и ты должен дать им это почувствовать.

— Постой. А как насчет равенства полов? Почему бы тебе, черт возьми, не проявить себя в отношениях с ними, если я в твоих глазах не мужчина, а баба?

— Я просто сказала, что ты должен показать себя мужчиной и хозяином положения. Я бы и сама сделала это, но они никогда не воспринимали меня всерьез. Не понимаю, почему все всегда должна делать я.

— А ты ничего и не делаешь.

— Ну, это уж совсем, — выходит из себя Элисон. — Тебе, конечно, лучше и проще лежать тут и спорить со мной, чем поговорить по-настоящему со строителями.

— Должен сказать тебе, что ты сильно ошибаешься. В настоящий момент лежать в кровати с любым из строителей мне было бы приятней, чем с тобой. Они, конечно, несколько потрепаны жизнью, но у них, по крайней мере, хватает такта не заниматься пустопорожней болтовней.

23.11

Мы лежим в постели, но лежим не как обычно, то есть обнявшись или соприкасаясь телами; сейчас между нами расстояние, и мы все еще злимся друг на друга.

— Джим? — шепчет Элисон.

Итак, началось. Это наш обычный примирительный ритуал, но вот сейчас…

— Х-м-м-м-м? — бормочу я что-то непонятное.

— Ты со мной не разговариваешь?

Я не отвечаю, поскольку действительно не разговариваю с ней.

— Значит, ты со мной не разговариваешь?

В ответ я чуть заметно пожимаю плечами, поскольку действительно не разговариваю с ней.

— Ну послушай, — беззлобно и с мольбой в голосе говорит она, — прости.

— Все нормально, — вздохнув, отвечаю я. — Я и сам виноват.

— Мир? — спрашивает она, потирая своей ступней мою лодыжку.

Я не отвечаю, и Элисон принимает мое молчание за согласие.

— Я ненавижу этих дерьмовых строителей, — злобно говорит Элисон. — Не только на словах, но и на деле. Я действительно ненавижу их. Любая мелочь, и они прекращают работу: отсутствие во всей стране квалифицированных штукатуров; поставщики, приславшие не то, что нужно; неподходящие погодные условия — слишком холодно, слишком влажно, слишком жарко, чересчур ветрено; какие-то таинственные отключения электричества… Это можно перечислять до утра. А знаешь что? Я вечером пришла домой и заметила, что единственная вещь, до которой они дотрагивались в течение всего дня, — это чайник, в котором они кипятили себе воду.

Я уверена, что в тот день вся их работа действительно состояла исключительно из чаепития и чтения скабрезных историй из поганой «Дейли стар».

Я бы не знаю что отдала, если бы мне представилась возможность остаться с ними наедине хотя бы на пять минут, но чтобы их поганые руки были связаны за спиной, а у меня в руках был бы большой деревянный молоток, который валяется на полу в гостиной.

— Ну, это было бы жестоко, — отвечаю я безразличным голосом.

— Именно такие чувства они вызывают у меня. Я чувствую себя так, как будто они отняли у нас и испоганили все, о чем мы мечтали. Нет, честно, они напоминают мне детей из рассказа Грэма Грина, которые постоянно все крушили в доме ради веселья и собственного удовольствия. Ну, как называется этот рассказ? Я теперь не засну всю ночь, если не вспомню.

— Понятия не имею, о чем речь. Я отродясь не заглядывал в Грэма Грина.

— Мне казалось, все знают этот рассказ еще со школы. Это почти шекспировский сюжет. Неужто ты не знаешь его?

— Боюсь, что нет. Ты знаешь, ведь уже поздно. Давай попробуем заснуть и немного поспим. — Я целую ее. — Ну, спокойной ночи.

— У нас где-то есть этот рассказ, — сварливым голосом говорит Элисон. — Я все-таки докопаюсь и выясню, как он называется.

Наблюдая, как она одевает халат и выходит из комнаты, я начинаю размышлять о том, что она, может быть, и не шутит, говоря о строителях, доводящих ее до безумия. Она отсутствует почти полчаса. Я начинаю раздумывать о том, что, наверное, нужно пойти разыскать ее; ведь в дополнение ко всему мы страдаем еще и от минусовой температуры в квартире, но тут она неожиданно возвращается.

— «Разрушители», — говорит она, устало опускаясь на постель. — Вот как называется рассказ.

— У-м-м, — отвечаю я. — Ну, теперь все, спокойной ночи, малышка.

Молчание длится долго, и я, думая, что Элисон заснула, передвигаюсь на свою половину.

— Джим? — вдруг говорит она, подавляя зевоту.

— Да.

— По крайней мере одно дело мы уже сделали, когда все здесь будет в порядке, давай попытаемся сделать ребенка, а?

— Х-м-м-м, — отвечаю я и тут же засыпаю.

Пятница, 4 декабря 1998 года

16.02

Отделочники закончили работу и ушли, последние строители ушли сегодня утром, а мы обтерли кирпичную пыль со стен и всего, что находится в квартире, и наше жилище буквально засверкало. Наш дом снова стал нашим домом, и выглядит он замечательно.

— Ну вот наконец-то мы здесь, — торжественно объявляю я.

Я и Джим с тряпками в руках стоим посреди нашей обновленной кухни.

— Где? — спрашивает Джим.

— Понимаешь, что это за место? Это место, куда сильнее всего тянет. Место, где все собираются. Где все работает. Где все так, как надо, и так, как тебе надо.

— Ну а как быть с трещинами на штукатурке в ванной? — спрашивает Джим.

— После всего, что нам пришлось испытать за последние несколько месяцев, несколько трещин на штукатурке в ванной можно и не считать проблемой. Все нормально. Все, что нам надо, — это начать жить счастливо после всего пережитого.

Четверг, 31 декабря 1998 года

23.59

Мы вчетвером стоим на Принсез-стрит и смотрим на огни фейерверков; мы решили поехать на машине, которую Нику предоставила компания, где он работает, в Эдинбург и там провести время, оставшееся до Нового года. Приближается полночь, и начинается обратный отсчет времени от десяти. При полночном ударе часов фейерверк из миллиона и одной ракеты полыхает в воздухе, расцветив весь небосвод. Мы желаем друг другу счастливого Нового года и вместе со всеми затягиваем «Доброе старое время»[53], хотя я уверена, что никто из нас не знает и половины слов.

— Подумать только, — говорит Джейн, — в это время в следующем году будет уже двухтысячный год. Новое тысячелетие.

— Строго по-научному, — поправляет ее Ник, — новое тысячелетие не начнется до две тысячи первого, если не считать нулевого года.

У меня и у Джейн глаза делаются круглыми.

— Прекрати нас разыгрывать, — говорит Джейн. — Это факт, что все в мире, кроме Ника, будут праздновать наступление нового тысячелетия в будущем году.

Ник смеется:

— Держу пари, что к этому моменту будет приурочен и огромный скачок рождаемости. Людям свойственно принимать серьезные решения при приближении знаковых дат.

— Я и Джим решили, что попробуем сделать ребенка в двухтысячном году, — говорю я, улыбаясь Джиму, но он почему-то не улыбается мне в ответ, а смотрит вниз, в землю.

— До чего же здорово! — восклицает Джейн. — Наконец-то и я стану крестной матерью. Ведь крестной матерью вашего ребенка буду я, да?

— Разумеется, — отвечаю я. — Мы и не представляем себе никого другого.

— А я буду крестным отцом вашего ребенка, — вступает в разговор Ник. — Джим уже согласился с моей кандидатурой. Вы можете не врубаться, но учтите, на нас ложится величайшая ответственность за духовное воспитание ребенка, и вот поэтому я хочу вам кое-что сказать.